Пришло время Понтия…

Сирийская провинция была присоединена к Риму знаменитым Помпеем Великим в 64 г. до н. э. Население ее смирилось со своей участью и не доставляло особых хлопот Риму… Хотя оба народа презирали друг друга. Римляне называли жителей богатой густонаселенной провинции варварами, ни мало не смущаясь тем, что у провинциалов (греков и семитов) культура была выше и древнее римской. Сирийские торговцы успешно соперничали с римскими купцами; до берегов Тибра добрались сирийские божества, завоевавшие немало латинских душ. Впрочем, если сравнения шли не в пользу Рима, народ‑победитель, не прибегал к ним. Он утверждал свое культурное превосходство привычными безапелляционными и лаконичными фразами: например, римский легионер оставил на скале в Сирии надпись «Сирийцы – дурной народ».

Сложнее обстояли дела с Иудеей. Она сравнительно недавно (6 г. н. э.) была присоединена к Риму и в качестве управителя получила римского прокуратора, который подчинялся сирийскому наместнику.

Иудея не забыла времена, когда была независимой от Рима, и не оставляла надежды вернуть самостоятельность. Достаточно небольшого повода, и край начинал волноваться, словно море, разбуженное порывом ветра. Впрочем, до шторма – во времена первых прокураторов – дело не доходило. Наиболее непримиримые противники римского владычества объединялись в небольшие отряды. Они попросту разбойничали – как на своей территории, так и проникали в соседнюю Сирию. Один из таких отрядов несколько месяцев держал в страхе западное сирийское пограничье. Его предводитель Бар‑Симон слыл неуловимым удачливым мстителем. Разбойничий отряд постоянно увеличивался, грозя вырасти до размеров армии. Наместник Сирии направил против Бар‑Симона одного из своих легатов – римского всадника Понтия Пилата.

Около месяца с поистине римским упорством гонялся Пилат за везучим разбойником, но всегда его легионеров встречали только дымящиеся головешки сожженных деревень. Поймать разбойника стало делом чести для легата, обратное грозило обрушить его начинавшуюся карьеру. И вот однажды к нему привели перебежчика, у которого Бар‑Симон отнял богатую добычу. Озлобленный иудей желал любой ценой отомстить предводителю. С его слов стало известно, что разбойничий отряд в одну из ближайших ночей собирается напасть на город Ермон.

Не слишком доверяя словам предателя, Понтий Пилат тем не менее уцепился за этот призрачный шанс. Ускоренным маршем римские когорты устремились к названному городу. Пилат не стал входить в Ермон, так как понимал, что лазутчики Бар‑Симона немедленно донесут ему о прибывшем подкреплении, и это заставит мятежников отказаться от своих планов.

Римляне разместились в ближайшей деревне. Жителям Пилат запретил покидать дома до тех пор, пока на постое находились легионеры. И даже своим воинам он приказал в дневное время не показываться на улице. Так прошло два дня. На третью ночь разведка донесла, что войско Бар‑Симона, безжалостно уничтожая встретившихся на пути людей, вошло в сады Ермона и затаилось.

Мятежники отдыхали и ждали рассвета, чтобы напасть на город. Понтий Пилат обрушился на них ночью, когда большинство врагов спало самым крепким сном. Спросонья разбойники не могли даже понять, что творится в темноте. А легионеры Пилата за время марша успели привыкнуть к ночному мраку и теперь методично уничтожали врагов.

По истошным воплям товарищей подчиненные Бар‑Симона поняли, что их бьют, и принялись выбираться из злополучного сада. Подобными действиями они лишь усугубили свое положение: деревья служили естественной преградой и мешали римским легионерам сражаться правильным строем. Теперь выбравшихся в поле разбойников ничто не защищало. Поднимавшаяся на востоке заря осветила полных решимости римских легионеров и сбившееся в толпу поредевшее израненное воинство Бар‑Симона.