Теперь не проверишь, считал ли Сэм Кларк, что я просто использую его дочь, чтобы познакомиться с ним. Даже если он так и не думал, положение Лизы было непростым. Когда ее отец входил в комнату, это выглядело, как будто явился сам Господь Бог. А она как раз принесла домой запретный плод, и знала это так же хорошо, как и он. Родители Лизы пытались знакомить ее с сыновьями из богатых еврейских семейств из гольф-клуба, в надежде на то, что когда-нибудь страсть все же вспыхнет. Сейчас я понимаю, что Сэм действительно знал, что будет лучше для его дочери в длительной перспективе. Но тогда мне было девятнадцать, и я просто не видел общей картины, как и Лиза. Все, что я тогда понимал, – это то, что мне нравилась дочь Сэма Кларка и что я хотел добиться его уважения.

– Хорошо, очень хорошо… – заговорил Сэм.

Он явно пытался проявить вежливость, но даже его тон заставил меня почувствовать, что ему неприятно видеть мою машину припаркованной у дверей его дома. Он спросил, кто делал аранжировку, и отлично держал себя в руках. Но потом он сказал нечто такое, что я теперь дословно даже не смогу вспомнить, – его слова ударили меня, как стенобитное орудие. Прямо между глаз.

– Удачи вам. Но если вы хотите посещать этот дом, то лучше воздержитесь от пения.

Сейчас я вспоминаю эти слова и думаю, что, наверное, он дал мне чертовски хороший совет. Но в этих словах скрывалось еще одно послание: «Парень, понимаешь, ты не еврей. Так что забудь об этом…»

Эти слова горели во мне, когда я миновал их машины на стоянки, сел в свою колымагу и поехал домой. Благодаря этим словам я никогда бы потом не искал у Сэма Кларка работу и не пошел бы к нему, даже если бы меня позвали.

«Ну, я тебе покажу!» – вот что думал я тогда.

Поскольку я еще раньше проболтался родителям про встречу с Кларком, то должен был каким-то образом рассказать им и о результате этой встречи. Вскоре после этого разговора отец подошел ко мне и сказал:

– С тобой хочет переговорить дядя Вик.

Это здорово насторожило меня. В некоторых аспектах визит к крестному был большим событием. Дядя Вик был очень важной персоной, и потому как бы следовало радоваться – смотри, сам дядя Вик обратил на меня внимание! Вместе с тем перспектива встречи с ним меня тревожила. Возможно, меня вызывали для того, чтобы сделать внушение. Возможно, родители вычислили, что среди всей родни я опасался только дядю Вика, а «страх надежнее любви». Эти слова – из фильма «Бронкская история», и написал их мой хороший друг Чезз Пальминтери, но я ее украду, ведь она подходит к случаю, а он не стал бы возражать.

Я отправился в клуб Демократической партии на пересечении Фордхем-Роуд и Большого бульвара. У дяди Вика там был кабинет, и вообще это было место, где встречались большие шишки. Там был даже предусмотрен огромный холл, специально чтобы политики могли выступать перед массами людей. Но тем утром в холле было безлюдно.

Вся обстановка в офисе у дяди Вика была сделана из дерева, и сделана на совесть. Деревянная дверь со стеклянным окошком в середине. Деревянный стол. Панели на стенах.

Он встретил меня, обнял… но потом твердо сказал:

– Сядь.

Да, вот так просто: «Сядь».

Дядя был опрятным крупным мужчиной целых шести футов росту, но широким в плечах и мощно сложенным. Габариты были лишь одной из составных частей его авторитетного облика. Он был крайне авторитарной и самоуверенной личностью… и крайне нетерпеливой тоже. Никаких хождений вокруг да около – дядя словно заколачивал гвозди.

– Слушай, – начал он. – Тебе надо завязывать с этим твоим пением. Ничего хорошего из этого не выйдет. Ты, конечно, можешь пытаться снова и снова тратить свое время впустую. Но поверь мне, тебе нечего делать в этом ремесле. Я знаю кучу парней в этом роде, можно сказать, всю их породу перевидал. И я видел, что они приходят и уходят. Бессмысленные крысиные бега.