– Бывал-с, в отпуску. У меня супруга оттуда родом, вот мы всей семьёй и ездили к тёще.

– Велика ли семья у вас?

– Нет-с. Я, жена, да сынишка.

– Большой сынок-то?

– Маленький. Одиннадцатый год. В этом году в училище пошёл.

– Маленький…маленький, – Мечислав Николаевич задумался, а потом взял в руки изъятую в вещах Васильева паспортную книжку и перелистнул несколько страниц, – а вот у Вема – большой. Теперь двадцать третий год пареньку. Зовут, кстати, Григорий. Григорий Биронович, будь он неладен. Дуй-ка, братец, в паспортный!

– Отдельный вид на жительство Григорий Биронов Вем получил в брянской мещанской управе 1 октября прошлого года, – докладывал Кунцевич начальнику. – Этот вид был прописан в столице 17 января, в меблированных комнатах «Московские сокольники», Малый Царскосельский, дом 17. А выписался его обладатель в день убийства. Убыл в посёлок Владимировка.

– Это где такой? – спросил Филиппов.

– Сахалин, Корсаковский округ.

– А! Герр Вем шутить изволит. Нам, господа, надо постараться, чтобы его туда взаправду отправить. Мы ведь постараемся?

Игнатьев гаркнул «Так точно», Кунцевич просто кивнул головой. Затем сказал:

– Мы, ваше высокородие сейчас в меблирашки[10], допросим прислугу, комнату обыщем. Не изволите ли постановленьице подписать?

Чиновник и надзиратель вышли на Офицерскую и синхронно поёжились. Мечислав Николаевич поднял бобровый воротник пальто, Игнатьев глубже надвинул «пирожок» на уши.

– На конку? – спросил он у начальника с надеждой на отрицательный ответ в голосе.

– Извозчика ищите! – буркнул Кунцевич.

В меблирашках они были через двадцать минут. Управляющий – кряжистый ярославец – долго читал постановление, беззвучно шевеля губами, наконец вернул его коллежскому секретарю:

– Милости просим, обыскивайте.

Управились быстро – в двухсаженной[11] комнатёнке кроме кровати, столика, стула и платяного шкафа ничего не было. Игнатьев перевернул тюфяк, раскрыл дверцы шкафа, попробовал сдвинуть его с места, но не смог.

– Давно жилец съехал? – спросил Кунцевич хозяина.

– Третьего дня. Вечером примчался, в десять минут собрался и был таков. Рассчитался, правда, сполна.

– Из вещей ничего не забыл?

– Да вроде ничего, во всяком случае прислуга мне ни об чём не докладывала. Впрочем, – ярославец вздохнул, – они могут и не доложить.

– Пригласите-ка мне коридорного и горничную, которая в номере прибиралась.

Прислуга божилась, что жилец ничего, кроме сора и пустых бутылок в комнате не оставил. Проверить правдивость их слов не представлялось возможным. Стали расспрашивать о самом госте. Туповатая чухонка-горничная ничего ценного сообщить не смогла – жилец, как жилец, не приставал, приказаниями не изводил, на чай давал исправно. Коридорный оказался более наблюдательным. Он подробно описал внешность постояльца и его костюм.

– А ещё они по латынскому разговаривать умеют.

– По какому? – удивился Кунцевич.

– Ну, на латыни.

– На латыни? А ты откуда латынь знаешь?

– В своё время в гимназии обучался. Когда покойный папаша в силе был. Потом они разорились, запили, померли…

– Понятно. Получается, ты своим образование решил блеснуть, ввернул ему фразочку на латыне, а он тебе ответил?

– Да нет-с, я латынский почти уже и не помню. Они по телефону так разговаривали.

– По телефону?

– Да-с. У нас, ваше благородие, телефонный аппарат имеется, и я раз слышал, как этот Вем Биронович кому-то телефонировал и на латынском разговаривал.

– А о чём разговор шёл?

– Не знаю. Я же говорю – языка почти не помню.

– Так может быть он и не по-латински говорил?