– Нет, мальчишка, – печально произнес Вайрд, – эти паразиты наподобие червей. Они едят своего хозяина изнутри. Они могут убить человека. И почти наверняка птицу. Не знаю, что тут можно придумать… Если только попытаться кормить его время от времени castoreum, из них ведь делают лекарства.

Juika-bloth с видимым отвращением глотал бобровую струю, хотя обычно презрительно отказывался от всего, что неприятно пахнет. Я продолжил давать ему кусочки castoreum, но толку от этого, похоже, совсем не было. Я даже тайком извлек тяжелую медную крышку из хрустального пузырька (раньше я никогда не доставал свое сокровище и не рассказывал о нем Вайрду) и, не испытывая ни малейших угрызений совести, предложил орлу попробовать драгоценного молока Пресвятой Богородицы. Но он только посмотрел на меня, наполовину насмешливо, наполовину жалостливо, своими полуприкрытыми глазами и отказался.

Поскольку juika-bloth совсем ослаб и его когда-то яркое и переливающееся оперение стало тусклым и обтрепанным, я начал упрекать себя, иногда и вслух:

– Эта отважная птица не сделала мне ничего, кроме добра, а я отплатил ей тем, что причинил вред. Мой друг умирает, а я не в силах ему помочь!

– Хватит хныкать, – велел Вайрд. – А то орел станет тебя презирать. Смотри, как мужественно он держится. Мальчишка, каждый из нас должен умереть от чего-нибудь. И даже хищник понимает, что не будет жить вечно.

– Но это моя вина, – настаивал я. – Не надо было кормить его тем, что обычно орлы не едят. Зря я его вообще приручил! – воскликнул я и добавил с горечью: – Я должен был знать по собственному опыту – нельзя вмешиваться в чужую природу.

Вайрд посмотрел на меня непонимающе и ничего на это не ответил. Скорее всего, он подумал, что у меня от горя слегка помутился разум.

– Если juika-bloth должен умереть, – продолжил я, – пусть, по крайней мере, он умрет, сражаясь насмерть. И не на земле, а в небе, в своей родной стихии, где он был дома и был счастлив.

– Это, – заметил Вайрд, – он еще сможет сделать. Возьми. – Старый охотник достал свой боевой лук и вложил туда стрелу. – Порази его в воздухе.

– Я бы так и сделал, – сказал я, совершенно убитый, – но, fráuja, я редко стрелял из этого лука. Я не смогу сбить птицу на лету.

– Попытайся. Сделай это сейчас. Пока твой друг еще может летать.

Я склонил голову к плечу, чтобы потереться лицом о бок орла, и он в ответ покрепче прижался ко мне. Я поднял руку, и впервые за долгое время птица по своей воле ступила мне на палец. Я в последний раз взглянул орлу в глаза, которые прежде были такими ясными и зоркими, а теперь ослабли и потускнели, и juika-bloth тоже посмотрел на меня, стараясь выглядеть бодрым и гордым. Я молча попрощался с последним живым существом, связывающим меня с Кольцом Балсама и с моим детством; я верю, что и птица тоже попрощалась со мной по-своему.

Затем я резко взмахнул рукой, и juika-bloth взлетел. Он не устремился ввысь весело и радостно, как делал обычно. А лишь беспокойно махал крыльями, словно они не в состоянии больше почувствовать, ухватить и покорить воздух. Но орел тем не менее летел отважно и не удалялся от меня: он поднялся прямо передо мной, чтобы легко услышать, подчиниться и быстро вернуться обратно, если хозяин позовет. Но я не позвал, я не видел его, потому что мои глаза были полны слез. Вслепую я натянул тетиву и выпустил стрелу, а вскоре услышал мягкий звук (все-таки попал в цель), а затем печальный, глухой звук падения. Я не мог как следует прицелиться, просто физически не мог сделать этого. Я совершенно уверен, что juika-bloth сам полетел навстречу стреле. В тот памятный день, до глубины души пораженный отвагой птицы, я пообещал себе: когда придет мой час, я постараюсь встретить смерть так же красиво.