И Алексей выдал длительную паузу, подобно знаменитому актёру Щепкину в ожидании овации при первом появлении в спектакле перед зрителями. Или неосознанно подражая легендарному советскому футбольному форварду Всеволоду Боброву, который на длительном замахе блестяще уложил на газон знаменитого венгерского вратаря Дьюлу Грошича, а сам с мячом пешком вошёл в ворота. Однако аплодисментов не последовало: и проблеска мысли не отразилось на обильно размалёванных мордашках компаньонок по несчастью. Мать с дочерью лишь переглянулись с постными физиономиями, недоумённо пожав плечами.

– А то ещё казус выдался, – листая журнал, вдохновлялся Подлужный былыми победами, действуя по принципу «Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».^>8 – Жил да был некто Петрюк. Врач-терапевт, к вашему сведению. Жена у него уехала на курорт. Он обманным путём заманил к себе в жилище пациентку и трое суток держал там, на манер кавказской пленницы с вечера пятницы до утра понедельника. И страдал тот Петрюк любопытной особенностью: стоило ему совершить коитус, изъясняясь по-научному, а попросту говоря – акт совокупления, как он непременно пожирал здоровенную тарелку наваристого супа харчо. То блюдо в трансформированном виде поступало в предстательную железу, сублимировалось в зажигающий мужской субстрат, порождало либидо – и круговорот возобновлялся. За трое суток умыкнутая «кавказская пленница» сварила «три ведёрных кастрюли». Так их изящно именовал сам Петрюк. Понимаете? – изощрялся Подлужный, стремясь вызвать нужные ассоциации у Платуновых.

– И чо? – выгнулась знаком вопроса дородная мамаша.

– Зачем я ворошу это старьё, интересуетесь вы, – наклонился туловищем следователь к ней. – Да затем, что стоило мне зачитать показания «кавказской пленницы» жене Петрюка, как та моментально «поплыла». И заявила: «А ведь, правда! Чё уж кривить-то… Этот проглот обожает харчо. Особливо «после того». Но при мне, козлина безрогая, он больше миски не съедал, сволочь! Ему одной ведёрной кастрюли на неделю хватало».

И Алексей затрясся всем телом в беззвучном хохоте, соблюдая этикет и служебную честь. Мать и дочь Платуновы отреагировали на странное поведение следователя с опаской: они то косились на телефон, вспоминая номер вызова экстренной психиатрической помощи, то на плотно прикрытую дверь, готовые «задать драпа». Не исключено, что внутренне Ирина Осиповна с тоской зелёной подытоживала: со следователем ей круче «не подвезло», чем дочери в вытрезвителе.

– Э-эх, доля наша аховая, – поскучнел сотрудник прокуратуры. – Я же не ковёрный на арене цирка, чтобы веселить вас вечер без перерыва. Я же вам излагаю для сравнения, а не удовольствия ради. Возможно, нечто похожее возникало у Регины с мужчиной в милицейской форме, а?

– У Регины? – поражённо уставилась на ту мамаша. – Она с ним суп не ела. Точно!

– Ф-фуу, – разочарованно выдохнул Подлужный. – Поймите, непрофессионально совать свой длинный нос в милицию без чётких ориентиров. Если вы рассчитываете, что когда я нагряну туда, и милиционеры умрут от радости, то глубоко заблуждаетесь. Если двоечника уведомить об ошибке, то он сотрёт свою мазню с доски, глазом не моргнув. Выход один: устроить облаву в берлоге с рогатиной, когда медведь сладко сосёт лапу. Вникаете? Напоследок доходчиво расскажу вам неприятную бывальщинку, а вы мозгуйте.

– Да-да! – хором напряглись для мозгового штурма мать с дочкой.

– Нынче, в мае, – ретроспективно прищурился Алексей, – к нам в прокуратуру поступило «сообщение о двух ногах». Иначе говоря, пришла некая гражданка Дёмина с устным заявлением о том, что в отношении её трёхлетней дочери Кати жилец малосемейного общежития учинил развратные действия: трогал руками половые органы девочки, усаживал её к себе на колени голой попкой. Во всяком разе, именно так маме Катенька поведала. Словом, обычная необычная криминальная история. Дёмины жили на первом этаже, а жилец – позже установили, что это Василий Липин – на пятом. Вытворял Липин свои художества с малышкой наедине. У малышки повреждений никаких, кроме незначительного покраснения, что вполне может быть списано на обычное раздражение. Потому в «активе» мы имели «писк» трёхлетней Катюшки, которая и букву «эр» не научилась выговаривать, в «пассиве» – рокочущий бас возмущённого Липина. Очную ставку проводить бесполезно – девочка замкнётся и не проронит ни звука. И если даже проронит, так это – детский лепет. А у Липина, согласитесь, потрясать атмосферу голосом тридцатилетнего холёного борова авторитетнее получится. Кому верить?