Поначалу я подумала: какая чушь. Собачья!

Потом призадумалась. У меня же есть Коля – мой верный, любимый, любящий прораб. Вахтовик. Мой ровесник. Сто лет обивает пороги. Партия выгодная. Но скучная. Я помню покойного отца – работа на работе, работа вечером дома, несколько часов сна. И все. И что? Я не хочу жить так. Не хочу.

Не хочу.

Мне понравился Он. И все на этом.

…Но все же я призадумалась. Тем более, что у меня мама, которой я… не то чтобы боялась, а… А если по правде – то боялась. Пятнадцать лет назад умер папа. Мама закаменела – до сих пор. Сосредоточилась на демонстративной памяти об отце и на демонстративной заботе обо мне. Узурпатор. Не хочет меня терять… Я ее люблю и ненавижу одновременно. Ну, как ей могу сказать, что мой возлюбленный, мой мужчина, которого я хочу видеть в качестве мужа (а в тот момент оттенки этого простого и естественного желания уже проявились) – этот человек ее ровесник?..

…Ну, а дальше все слилось в один сплошной поток, фейерверк встреч, поездок, расставаний.

Мы писали письма друг другу.

Звонили.

Он прилетал ко мне в Горный один на своей машине.

Потом по служебной с сослуживцами в командировку.

Потом – опять один.

Я купалась в ситуации, надувала щеки от гордости: у меня двое мужчин. Одного люблю сильно-сильно. А второй тоже неплох. К тому же, один из них женат. Значит, я победила ее. Может, это и не совсем хорошо в этом признаваться, но в этой ситуации я чувствовала себя уютно.

Да что там говорить: со своей совестью я жила в ладах.

После того как он перешагнул для себя какой-то барьер (наверное, с моей помощью), он стал вести себя по-другому. Он сказал мне:

– Поверь, знаю: чувства должны постоянно чем-то поддерживаться. Подпитываться. Иначе им – смерть. Я – далеко от тебя. Поэтому буду цеплять тебя всем, чему смогу, чем сумею.

Он сумел.

Он стал писать. Письма – откровенные, серьезные, доверительные. Я с такой глубиной не сталкивалась, и мне было лестно. А значит – интересно.

Но мне было важно слышать его голос – искренний, взволнованный, будоражащий… Но он звонил редко – и это тоже меня заводило.

Однажды у нас состоялся такой разговор:

– Звоню из гаража. С чужого телефона – мой просматривают домашние. Что делаешь?

– Домой иду.

– Одна?

– Да.

– А как одета?

– В плаще.

– А в какой руке трубку держишь?

– В левой.

– А правая рука свободна?

– Да.

– А ты в юбке или брюках?

– В брюках.

– А ты можешь правую руку запустить в трусики и…

– …Ты что! Я – на остановке.

– А ты можешь отойти в сторону?

– Да.

– Так отойди!

– Отошла.

– Где рука?

– Там…

– А где моя рука?

– Не знаю…

– И все же?

– Там…

– А что она держит?

– Не знаю…

– А все же?

– Ну…

– А все же?..

– Ну, пенис.

– Не говори так. Говори: он. Или – член.

…Потом мы стали свои вещи называть своими именами. Употребляли те слова, которые поллюционирующие подростки на заборах пишут. Это нас не коробило. Это нас волновало. И сближало. Но об этом – позже.

А в те дни меня не отпускала – и до самого расставания навсегда – песня:

А потом я решила, что, пожалуй, он был прав, когда в первом письме (а потом их были десятки, сотни с обеих сторон!) говорил о бесперспективности наших отношений. Тем более что приехал на межвахтовый отдых Коля.

Я его не оттолкнула. Даже обнадежила. Мы были вместе несколько дней. Коля больше молчал, хотя я знала, что он хочет узнать. Мы ходили подолгу по вечернему городу. Наши шаги звучали синхронно, синхронно ночью двигались наши тела. И смотрелись вместе, рядом мы неплохо.

Я видела, что Коля уважает меня, доверяет, пытается оказывать нестандартные (по его взглядам) знаки внимания – делая подарки; выбрать для меня что-то, представляю, было для него мученьем. Я мало думала о его внутреннем мире (чаще всего он молчал или говорил о ригелях и фундаментах), хотя то, что человек он хороший, положительный, было вне всякого сомнения. Вне всякого сомнения он будет хорошим хозяином, мужем, отцом. Наверное, он любил меня, хотя про его сердце и чувства я ничего не знала. Но по-своему мне было с ним комфортно. Иногда. А про завтра, которое неминуемо наступает завтра, я и не думала.