– Вы родились в ночь на первое ноября, – проговорила я глухим голосом. Зрение ко мне уже вернулось, но сфокусировать взгляд на её лице я пока не могла. – Наутро во Владивостоке выпал первый снег, все деревья и улочки стали белые-белые – поэтому вас назвали Беллой. Это было тридцать пять лет назад.

Ведьма молчала. Её по-доброму сощуренные небесно-голубые глаза, блистая перламутровыми тенями, смотрели на меня не отрываясь, и только я одна чувствовала, как они втыкали в меня, словно в куклу вуду, мелкие острые иголочки.

– Время – лишь условность, Белла Евгеньевна. Ой, то есть, я хотел сказать, просто Белла, – отважно пришёл мне на помощь Яшка. – Вам столько лет, на сколько вы себя ощущаете – и ни днём больше.

– Вот это я понимаю, Сыроежкин, – длинные, закрученные кверху ресницы преподавательницы умилённо дрогнули. – Отличный ответ. Чётко, быстро и профессионально. Вы определённо заслуживаете наивысшего балла. Не то, что всякие там выскочки-фениксы, избалованные чрезмерным вниманием бенефактора…

Белла Евгеньевна прервалась и снова зыркнула на меня своими выразительными светлыми глазами. Столько всего плескалось в этом молчаливом ревнивом взгляде, что я сразу поняла: всё. Мне крышка. Её экзамен мне летом не сдать.

Он ложится спать около трёх часов ночи, а встаёт в семь, чтобы успеть приехать в институт к первой паре. Почти не спит – и времени на то, чтобы его просканировать, остаётся очень мало. Когда я беру в руки его запонку, мне нужно минут сорок только для настройки – влезать в ауру без разрешения, оказывается, не так-то просто. А когда я в итоге настраиваюсь, то вижу лишь неконтролируемый поток кошмарных снов и воспоминаний, вроде того побега в лесу. Похоже, годы пребывания в монастыре, среди монахов, пытавшихся изгнать из него «злого духа» с помощью запрещающих печатей – это самый глубокий его «шрам». Теперь ясно, откуда эта тяга к тьме и почему он лютой ненавистью ненавидит всё христианское. Почему после освобождения от насильного затворничества, где его брили налысо, чтобы нанести на череп обжигающие печати, отпустил длинные волосы. Почему, окончательно разрывая связь с прошлым, сменил не только имя, но и фамилию – ведь родился он под другой. Под какой именно, я прочесть так и не смогла. Детская память будто стёрта. Выжжена дотла пожарищем, как стены старого монастыря…

Я жалела и ненавидела его одновременно. Ужасное чувство. Агата Анатольевна считает, что ни в коем случае нельзя смешивать в алхимическом котле своей души жалость и любовь, эти два ингредиента соединённые вместе разрушают и субъекта, и объекта. Но почему она ничего не говорит о ненависти? Ведь жалость и ненависть – комбинация ещё более гадкая. Меня разрывало напополам.

Отодвинув в сторону цветные карандаши, я размяла спину. На плотном листе бумаги передо мной возвышались острые тёмно-серые пики куполов. После пожара монастырь отстроили заново из красного кирпича, а стёкла украсили белыми коваными витражами. На территории выкопали небольшой прудик, посадили розы и ракитник. Сзади по-прежнему вздымался сплошной стеной древний лес, а вот спереди к каменным воротам для удобства туристов и паломников подвели новую асфальтовую дорогу… Всё это я зарисовала сегодня по памяти – проклятая картинка стояла перед глазами уже несколько дней, и я надеялась «выгнать» её из головы, переселив на бумагу.

– Слушай, Ник, а что если нам залить твой рисунок в интернет и запустить поиск по фото? – склонившись над моим художеством, предложила Лизка.

– Да ты что, – отмахнулась я. – Я не так точно рисую. Это же просто схематичный набросок…