– Думаешь, получится?

– Я – Страж, мы не думаем, мы делаем. Чего ржёшь надо мной, Куница? Я же не для себя это делаю. Пять капель для начала, Мирко держит, ты собираешь.

Шорох приготовлений, скрип стула, громкий глоток Тарана.

– Горькая гадость, как моя жизнь.

– Ну как?

– Кажись, началось. Точно началось. Аааа… Больно-то как.... МММММААААТТТЬ. Отец Небо, покровитель Стражи, помоги мне выдержать испыт… Ммммммаааать, мамочка… Мама… Сука, да почему так больното… Мааааа… Ть.

Тяжёлое дыхание трёх человек в комнате.

– Спасибо тебе, побратим, за Босика, за слезы. Клянусь, что никогда не скажу, что видел их.

– Боже, Куница. я не знаю, из чего сделан наш Светоч. Он с утра такое терпел, две бутылки наполнил, а я тридцать капель – и чуть не представился… У меня сердце разрывается от мысли, что он испытал. Всё,я ухожу, не могу больше смотреть на эту пыточную. Вливай ему из красной бутылки настой и мне плесни. В жопу вас всех, пойду напьюсь. Я – Страж уже три дня как, а всё трезвый, аки хворый. И бабу пойду завалю. И вхарю дам. Не смейся надо мной, Куница, не посмотрю, что побратим, в харю тресну.

– А потом чего? На сеновал потянешь? – Сквозь смех произнёс Следопыт.

– Чего?Зачем на сеновал-то тебя?

– Не посмотрю, ахах, что побратим, на сеновал оттащу… Ахаха…

К смеху присоединился Мирко, затем и сам Таран громыхнул. От нервов и пережитого смеялось легко, даже Я начал невольно улыбаться.

– Таран, смотри, ожил наш хворый, да не оставит его Мать земля!

Очнувшись от забвения, Я приподнял голову, оглядел ближников и произнёс:

– Теперь Я знаю, почему это называют ʺСлезы Материʺ. Чтоб Я ещё раз их принял, лучше сдохнуть.

– Живой, – выдохнул Таран, и меня тут же сжали стальные объятья Стража, отстранившись, он освободил место для следующего. Затем Следопыт ухватил моё предплечье. Лишь убийца, шмыгая раскрасневшимся носом, кивнул головой и вышел вон.

Через некоторое время пришли остальные братья с созыва, хлопали по плечу, жали руку, говорили тёплые и неискренние слова поддержки и благодарности, некоторые делились трофеями. Выбитыми клыками, когтями, насаженными на нитку глазами погонщиков. Какая дикость… Хотя, так подумать, люд вымещал свой многолетний страх, обиду и ненависть через такие вот трофеи, дескать, били деды, били мы и дети наши бить будут. А оставь каждого одного, как вновь крадётся липкий, холодный страх. Страх потухшего костра, одиночества, скрипа деревьев в лесолесье…

Позже меня накормили, даже, Я бы сказал, покормили. В комнату зашли двое. Дородная баба с разносом и весёлая девушка моих годов. Девушка задорно улыбалась, зыркая глазами в мою сторону, вторая же мостила на заваленную трофеями тумбу снедь.

– Ой, сколько у Вас всего, это вы их всех приговорили? – кокетничая со мной, заговорила рыжеволосая.

– Нет, это братья с южного лагеря мне принесли, – тихо ответил Я.

– А правда, говорят, Вы короля вбили?

– Да, одного.

– Ой как интересно-о-о. А расскажите про себя что-нибудь.

– Охолонись, Забава. Вой нежрамши три дня, а ты тут юбкой крутишь перед ним. Головой думай, чего ему щас надобно, – справедливо заметила женщина. – Давай, не стесняйся, меня Клавдией нарекли, а эта вертихвостка щас тебя покормит. Ещё один вопрос задашь, пока он не поест, пойдёшь в псарню с кухни.

Девушка побледнела, натужно улыбнулась и начала ложкой меня потчевать.

– Тьфу, окаянные, таз не могли за собой убрать.Смердит пуще, чем от дохлого иглобрюха. Забава, я второй раз повторять не буду! – грозно ругнулась Клавдия и, покидав тряпки, подняла лохань с пола. – Скоро обернусь.

Только баба вышла за порог, девушка тотчас переменилась. Отложив ложку и снедь в сторону, пальцем провела мне по голой груди. Затем приподняла подол платья, оголив худые, но соблазнительные коленки.