Впрочем, сейчас здесь было довольно пусто. Так всегда под утро. Огромные, закованные в полимерные бронекостюмы охранники бродили по темным углам, выковыривая оттуда остатки живых посетителей, дабы очистить помещение.

Редкие роботы-сервиторы, такие же проржавевшие, как и все вокруг, носились, убирая горы мусора, битого стекла, да подчищая лужи разлитого пойла.

Я добрел до барной стойки, за которой сидел Маленький Грэмми. Местный завсегдатай и ходячее олицетворение восьмого сектора. Упитый в хлам, после ночи любования сиськами Молли он теперь закидывался остатками крепкой дряни, дабы поскорее телепортировать сознание в следующий вечер. Когда вновь сможет любоваться своей ненаглядной.

Маленького Грэмми никто не выкидывал из «Шинигами», благо он никогда не буянил. В том смысле, что внутри бара. По крайней мере не начинал потасовок первым, но с радостью присоединялся к процессу. Зато сколько бедолаг знакомились с его кулаками-кувалдами вне стен заведения. Впрочем, мало кто из них теперь может об этом рассказать.

Да, сдохнуть в восьмом секторе куда проще, чем пережить очередной день. Так уж тут устроено. Благо город никогда не испытывает нужды в новых отбросах, регулярно пополняющих ряды дешевой рабочей силы.

Если местные охранники в сравнении со мной были просто дрищами и мальчиками для битья, то Маленький Грэмми мог так сказать вообще про всех. Включая меня. И да, я один из немногих живых людей в восьмом секторе, кто может похвастаться тем, что знает, каково это – получить по роже кулаком-кувалдой. И при этом остаться в живых.

– Как дела, Грэмм? – хлопнул я громадину по спине.

– А, это ты, – расслабился он. – Как всегда, восьмерка, как всегда. Какими судьбами в столь поздний час?

– Тяжелое утро, – кивнул я.

– Как и вся наша собачья жизнь.

– Именно так.

Маленький Грэмми, один из немногих людей, к которому я питал уважение. Во-первых, потому что он, как и я, был чистым. То есть никаких кибер-усилителей, которыми пичкают себя все, кто может. Ну не люблю я этих киберов.

А во-вторых, он один из немногих, кто меня не боится и не презирает. И поэтому я всегда могу перекинуться с ним парой словечек просто так. Как сейчас. Это не делает Грэмма хорошим парнем. Правильней будет назвать его мразью побольше многих в этом месте. Впрочем, так можно сказать и про меня.

– Во-о-осьмо-ой! – прозвенело с той стороны барной стойки.

Маленькое тело молнией промчалось в мою сторону, перевалилось через стойку и чмокнуло меня в щеку. Мне почти удалось уклониться, но подвыпившее тело не выдавало и половины своей скорости.

– Говорил же никогда так не делать, – прорычал я, вытирая щеку.

– Восьмой, – пропищала хрупкая девчушка в фирменном фартуке «Шинигами», – ты такой милый, когда сердишься.

– Не звени, Пискля. Голова гудит от твоего голосочка.

– Я же говорила не называть меня так, – уперла девчушка руки в бока и надула маленькие губки. – Я Асоха. А-со…

– Забей, – отмахнулся я. – Все равно не запомню. Налей мне лучше чего.

– Голодный? – спросила она, вновь став серьезной. – Выглядишь уставшим. Тебе надо есть больше белка. Смотри на себя, совсем схуднул.

– Кто бы говорил, тощая как ветка.

– Что такое ветка? – уставилась она удивленно.

– Забей, – повторил я. – Мне подадут сегодня выпивку или как?

– Сейчас принесу, – улыбнулась Асоха.

– И пожрать, да, – уже тише произнес я.

Девчушка-бармен упорхнула в сторону кухни, а я принялся пялиться себе под нос. Еще стаканчик ядреного пойла, немного жратвы, и это утро перестанет быть таким паршивым.

Черт, как представлю, сколько дерьма теперь придется разгребать, аж повеситься захотелось. Центр доколебется с расспросами, на которые у меня нет ответов. К Неоякудза надо будет идти, объяснять, что к чему.