Старик воззрился на путника. В его заплаканных глазах читались непонимание и благодарность. Непонимание, какое дело постороннему человеку до его горя. И благодарность за такую бесценную поддержку.

– Как… как мне тебя… отблагодарить, юный воин? – прошептал Сененмен дрогнувшим голосом.

Мулат улыбнулся и встал:

– Похорони свою миу. Это и будет твоя благодарность.

Не давая ему времени на возражения, Саргон резво вскочил на верблюда и приказал двигаться дальше. Минхотеп послушно затопал по грунтовой дороге, взбивая ногами пыль. Путешественники чувствовали на себе изумленный взгляд старика.

Оба ехали, молча, погруженные в мрачные раздумья. Хижины бедняков мелькали по обе стороны тракта, но они их даже не замечали.

Джехутихотеп, полный сочувствия, вспоминал лицо несчастного Сененмена, и как на нем появились проблески надежды, когда ему в руку упал серебряный дебен.

Саргон же, сдвинув брови, размышлял о случившемся с иной стороны.

«Техену на колеснице раздавил кошку средь бела дня в Пер-Бастет. Да причем сделал это нарочно! Зачем? Хотел отомстить? Но как бедный старик мог насолить какому-то жителю пустыни? И разве он не знает, что убийство животного карается смертью?».

Случай с Сененменом оставил неприятный осадок на душе. На какое-то время мулат даже забыл о своем намерении пополнить запасы провизии прежде, чем отправиться в Биау. И только когда хижины бедняков остались далеко позади, сменяясь шатрами да лавками, мулат вспомнил об этом. До слуха стали долетать шум и гам. Галдеж местных торговцев, пытающихся перекричать друг друга и продать покупателям свои лучшие товары, заглушал любые посторонние звуки. Минхотеп заходил на рынок.

Это была широкая площадь треугольной формы. Слева и справа располагались ряды палаток со всевозможной утварью. Люди сновали от одного продавца к другому в поисках необходимых предметов для хозяйства.

Молодая крестьянка в грубом одеянии выбирала глиняные горшки. Продавец, полноватый тип с овальным лицом и двойным подбородком, пытался всучить ей самый большой из них. Разумеется, и самый дорогой. На горшке виднелась роспись в виде степного кота, который душит фи[5]. Девушка отчаянно пыталась доказать, что ей не нужен такой огромный горшок, да еще и с красивым рисунком. Для хранения зерен ячменя сгодится и нечто попроще. Но толстяк не унимался. В хитрых глазах сквозила решимость и надежда вытрясти из бедной крестьянки последние кидеты[6].

Напротив располагалась лавка торговца джет. Двое храмовых писцов в белоснежных схенти и черных париках закупали целую партию писчего материала. Причем особо не торгуясь. По прилавку уже звенели золотые дебены.

Обведя площадь взглядом, Саргон заметил большой храм впереди. Прямоугольное сооружение из красного гранита возвышалось над рынком, символизируя власть жрецов над этим местом. Вход в святилище украшали большие статуи из меди в виде кошек, а высокий свод поддерживали толстые колонны. Возле них маячило несколько стражников-меджаев в полном боевом облачении.

«Храм Бастет».

Взгляд мулата скользнул вправо и остановился на лавке торговца пивом, фруктами и зеленью. Она располагалась недалеко от шатра продавца писчих материалов. Недолго думая, Саргон направил верблюда туда и остановился в нескольких шагах от цели.

– Не слезай, дабы не потеряться, – попросил он Джехутихотепа.

– Ага. Здесь людей, как фиников в кадке. Посижу тут, – заверил его паренек, осматривая площадь, кишащую народом.

– Точно, – мулат спрыгнул на землю.

– Но помни, ты обещал мне пиво!

– Ага, – Саргон оглянулся через плечо и подмигнул, – сладкое и медовое.