По ту сторону послышались шаги, спешно удаляющиеся от покоев царицы.

Хатшепсут встала и, обнаженная, подошла к сундуку с драгоценностями, взяла алебастровый кубок и швырнула его Сененмуту. Тот с трудом умудрился поймать его на лету.

– Налей мне пива, сейчас же!

– Осталось только сладкое, – промямлил зодчий, на негнущихся ногах направляясь к прикроватной тумбе.

– Знаю. Моя голова ясна, и память не отшбило. Или ты на это намекаешь?!

– Нет-нет, моя богиня! – трясущимися руками он поднял с пола кувшин. – Прошу госпожу простить своего верного слугу. Он что-то плохо соображает.

– Ха! – царица потянулась за платьем. – Тогда слуге стоит проветрить голову. Спрыгнуть с крыши, например.

Сененмут не выдержал и пролил часть напитка на черное дерево.

– Дерьмо, – вырвалось у него.

– Ар!

– Прости-прости, опять язык распускаю…

– Не порти тумбу! – рявкнула Хатшепсут, облачаясь в платье.

– Я куплю новую, – промямлил зодчий.

– Лучше за языком следи, – презрительно бросила Великая царица, прикрепляя усех.

«И то верно».

С горем пополам наполнив кубок, он поставил кувшин обратно на пол. Затем обернулся и протянул ей пиво в трясущейся руке. Та выхватила напиток и осушила сосуд несколькими большими глотками. Сененмут неотрывно наблюдал за царицей, нервно теребя пальцы.

Расправившись с пивом, Хатшепсут всучила ему кубок обратно. При этом сохраняла полное внешнее спокойствие. Никаких признаков гнева или растерянности. Но зодчий знал, что это впечатление обманчиво. Великую царицу выдавал огонь. Всепожирающее пламя ярости, бушевавшее в этих красивых синих глазах.

– Выпей пива и отдохни, – холодно молвила она, – я вижу, тебе это необходимо.

Сказав это, царица вышла из покоев, напоследок громко хлопнув дверью.

Сененмут в изнеможении рухнул на ложе. Кровать протестующее заскрипела, и зодчий испугался, что ненароком повредил ее. Но, проведя пальцами по доскам, с облегчением выдохнул. Страхи оказались напрасными.

«Что же там произошло?».

Его рассеянный взгляд скользнул по тумбе, на которой остались пятна от пролитого пива.

«Они же вытираются… вытираются ведь, да?».

Глаза невольно опустились дальше вниз и остановились на кувшине. Из него доносился приятный медовый аромат.

– Ты права, моя госпожа, – просипел Сененмут, утирая потное лицо, – мне и впрямь это необходимо.

Подняв сосуд, он наполнил кубок до краев и осушил его, чуть ли не залпом. Стало немного легче.

– Еще парочку… – прошептал он, вновь опрокидывая кувшин. – Оно сладкое, ничего не будет. Еще парочку… Спасибо, Амон-Ра, что спас мою задницу. Завтра же схожу в храм и принесу тебе жертвы.... Если она не прикажет скинуть меня с крыши… А с нее ведь станется… ох, страшна она в гневе… страшна, но прекрасна…

Он осушил очередной кубок и с удовлетворением подметил, что шум в голове практически прошел.

– Вот… уже лучше… немного… Проклятие, что же там произошло?

***

«Этот день должен был стать прекрасным…».

Она спускалась на первый этаж дворца в сопровождении двух телохранителей-меджаев[2]. Оба – крепкие и сильные воины в белоснежных схенти, плотных кожаных рубахах и черных коротких париках из овечьей шерсти – были вооружены длинными копьями. Бронзовые топорики на поясе грозно блестели в свете факелов. В левых руках они держали округлые щиты, обитые медью.

Шагая по крутой лестнице, Хатшепсут гадала, что же заставило ее бывшего наставника попросить срочную встречу в столь ранний час. Учитывая то, что Яхмеси Пен-Нехбет должен сейчас быть на царской ладье и сопровождать его на прогулке по Хапи, ничего хорошего ждать не приходилось. Она это чувствовала. Буквально каждой клеточкой тела. Всеми частями своего Ка. И это сильно раздражало.