– Проверяют только для него, – уточнил зодчий, – но Яхмеси то и дело угощает его своей.

– Вот как? – вскинула брови она.

– О, да, моя госпожа. Пен-Нехбет вечно твердит, что на свежем воздухе у него зверский аппетит. Сметает все подчистую.

– А если что-то пойдет не так?

– Что тут может пойти не так, моя богиня? – изумился Сененмут.

– Не знаю, – пожала плечами Хатшепсут, – но я всегда просчитываю наперед. Вдруг Яхмеси сам отведает яств?

Зодчий вздохнул:

– Не думаю, госпожа, что он станет есть сам. Пен-Нехбет последнее время часто жалуется на плохой аппетит. Старость. Он и хлебной крошки в рот не берет до самого вечера.

– Хм, – она вновь отвела взор, – тогда… это звучит хорошо. Пусть мне и не нравится, что приходится делать.

– У тебя нет выбора, о, богиня, – проворковал зодчий, – ты достойна быть Херу.

Царица посмотрела ему в глаза, затем поставила кубок на крышку сундука с драгоценностями и обхватила шею Сененмута руками.

– Мудрые слова, – прошептала она.

– Я доставил тебе удовольствие, моя госпожа? – он подался вперед.

– Хмм, – Хатшепсут приоткрыла уста, – ты можешь его продлить прямо сейчас.

– Твое желание для меня закон.

***

Саргон проснулся на рассвете, когда первые лучи солнца стали проникать в комнату для гостей. Меч с серебряной гравировкой переливался в пучках света, нежно лаская взор. Рядом стояла пустая чаша из-под пива, которую он осушил перед отходом ко сну. На глиняной тарелке виднелась половинка смоквы. Другую половинку они съели вместе с воробьем. Остатки вчерашнего пиршества валялись между прутьями окна в виде засохших крошек.

Потянувшись, мулат встал и расправил плечи. Руки ниже локтей ныли, но уже не так сильно, как вечером.

«Надеюсь, не придется опять тащить на своем горбу тюки до рынка. Этого еще не хватало».

Он забрал меч и пристегнул к поясу. Раздался стук в дверь.

– Да?

– Это Саптах.

– Входи.

Саргон провел ладонями по лицу, прогоняя остатки сна.

Тростниковая дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился Саптах. На нем были все те же непослушный черный парик и белый схенти, на котором мулат приметил пару новых сальных пятен. Судя по жиру, блестевшему у торговца на губах, тот уже успел плотно позавтракать.

– Мог и меня позвать, – укоризненно подметил Саргон, указывая пальцем на лоснящийся подбородок торговца.

– А-а-а, – отмахнулся тот, утирая рот тыльной стороной ладони, – то был всего лишь небесный барашек[6]. Так, что ничего ты не пропустил.

– Ну-ну. Надеюсь, хоть дашь еды в дорогу?

– Обидеть меня хочешь что ли? – насупился Саптах. – Я уже велел Сатхекет насолить парочку перепелок. Сейчас она хлопочет на кухне за салатом и луком.

– Если бы ты не заставил меня тащить тюки через полгорода, то поводов ворчать у меня стало меньше, – напомнил Саргон.

Саптах развел руками и виновато заулыбался:

– Ну не мог же я гнать моего Хепа ради мелочи какой-то!

Глаза мулата округились:

– Мелочи?! И что еще за Хеп?

– Это мой бык, – гордо приосанившись, заявил торговец.

– Ты назвал быка Хепом[7]?

– А что тут такого?

– Ничего, – хмыкнул мулат, – а еще удивлялся, почему моего верблюда кличут Минхотепом.

– То верблюд, а то священное животное, – подметил Саптах.

– Надеюсь, сегодня твое священное животное подбросит меня до рынка?

– Ну, конечно! – воскликнул караванщик. – Сегодня ведь за дебенами поедем! Телега уже запряжена. Дай мне только чуток минут, чтобы собраться.

– Я подожду внизу.

– Как скажешь, дружище, – Саптах вышел в коридор и скрылся за углом, напевая себе под нос поучения Птаххотепа[8].

Саргон еще раз проверил крепление, а затем окинул взглядом комнату. Его взор остановился на глиняной тарелке. Секунду поразмышляв, он взял вторую половину смоквы и положил ее между прутьями окна.