– Часто туда ездите?

– Постоянно, при любой подвернувшейся возможности. И с сыном повидаться, и по своим революционным делам случается, да просто лишний раз подышать воздухом свободы. У меня спецразрешение есть экскурсоводческое. Бывает, катаю людей по индейским достопримечательностям. Я ж все эти места лучше, чем родные десять пальцев, знаю, – Диего засмеялся своей шутке, – даже зарегистрирован как мелкий предприниматель и налоги плачу. Пусть подавятся.

– А вдруг меня проверят и схватят?

– Об этом не волнуйся! Машина моя давно примелькалась, каждое пересечение границы формально фиксируется и не вызывает подозрений. Я в заграничные поездки всегда надеваю чипированную руку, система отработанная, – Диего похлопал себя по правой руке, – а ты вон в багажник спрячешься, личного досмотра не будет. Но я на всякий случай тебя пыльными мешками сверху прикрою.

– Поскорей бы уж добраться. Не терпится увидеть, что там такого необычного в этой стране.

– Тебе лет-то сколько, в районе тридцати? Уже не застала нормальную человеческую жизнь, родилась в инкубаторе. Тогда, конечно, многое покажется необычным, а для меня это ностальгия. Ну вот, считай, имеешь уникальную возможность прокатиться на машине времени. У них ещё довольно сильное движение сопротивления техническому прогрессу и международным стандартам. Президент – мощный человечище, не позволяет всяким коллаборационистам затащить страну в мясорубку передового людоедства. Немногие государства пытаются саботировать этот процесс, ещё меньше с каждым годом становится тех, кто открыто противостоит. Давят их, гады! Объединяться или сгинуть поодиночке.

– Мне кажется, такие страны в принципе не могли бы существовать и бороться без поддержки извне. Да и если смотреть на перспективу, допустим, людоеды преимущественно слабоумны, но, вне всякого сомнения, среди них есть осознающие, что такие заповедники необходимы. Даже не этически, а исключительно из прагматических соображений. Жизнь ведь непредсказуема, авось им самим или их детям придётся спасаться бегством. А куда? Это же как сук под собой рубить. Вот и дядя ваш говорил про тайную работу изнутри…

– Он восемнадцать лет был министром здравоохранения. Пустые надежды, толку ноль. По крайней мере, видимых изменений не случилось. Да о чём спор, к сожалению, время неумолимо, я уже не так молод и без былого оптимизма смотрю в будущее. Что станет с соседями через год-другой… Пока люди живут себе по старинке. Бедно, но с достоинством.

Бедно и с достоинством, похоже на оксюморон.

– Кстати, там по-прежнему в ходу наличные деньги, я оставлю тебе на расходы. Поживёшь сколько надо у Родриго, подумаешь спокойно. В общем, сориентируешься по обстановке.

В багажнике я всё-таки задремала, темно, душно, укачивает, скучно, что ещё делать. А проснулась уже в другой реальности.

– Почти приехали, – сказал Диего, – давай, пересаживайся.

За окном был мирно спящий в куче мусора рассветный город; низкорослые старые дома с потрескавшейся кожей и зарешеченными чёрными ресницами глазами; заборы, украшенные битым стеклом и колючей проволокой. Свернувшаяся клубочком на дряблом асфальте тощая облезлая собака…

Буэнос диас, неряха!

Проехали городок насквозь и оказались среди завораживающих пейзажей. Вокруг влажный тёмный лес в утреннем тумане, а на горизонте мелькали хрустальные очертания гор.

Дон Альваро высунул морду в окно и шевелящимися ноздрями со свистом всасывал свежий прохладный воздух.

Ещё немного, крутой поворот, и вот перед нами разлилось большое серебристое озеро, на нём, как парик на голове мадам Помпадур, торжественно лежало пышное облако.