Князь Неумирающий спрятал лицо в ладони. Стилус выпал из его кармана и покатился по полированным черно-костяным плиткам. Впервые он походил на смертного. Человеческая сущность показалась – и исчезла, как будто пробежала тень.

Августин вдруг заметил невпопад:

– Чего же тут мерзкого? Я бы сказал, что ей повезло. «Ци-те-ра Лав-дей», очень легко произнести. В моем имени возникла бы аллитерация, которой я бы не вынес.

– Я бы так сказала, – продолжила Мерси, как будто Августин не произнес ни слова, – я никогда не плакала по Лавдей Гептан. В своей жизни она совершила один хороший поступок, и она это знала.

– И все же скажи про нее хорошо, – велел император, не отнимая рук от лица, – ради бога. Про них обеих.

Августин протянул руку и сжал плечо человека, который стал богом, и бога, который стал человеком, но все еще взывал к самому себе. Потом ликтор поднялся с кряхтением, как будто ему больно, и подошел к изножью алтаря. Теперь ты разглядела, что он был высок и не особенно внушителен, но в линиях его лица было что-то, далекое от реальности. Как будто однажды он смотрел на нечто ужасное, и оно навсегда запечатлелось на его щеках и лбу. Он откинул в сторону полу радужного плаща и заткнул большие пальцы за ремень элегантных брюк. Белый плащ красивыми складками лег на плечи.

– Цитера была великолепна, – просто сказал он. – За десять тысяч лет я не слышал от нее дурного слова, разве что в шутку. Она любила нас беззаветно. Всех нас. Это говорит одновременно о ее терпении и о ее огромном сердце. Она была достойным ликтором и любимой дланью. И если Лавдей даровала ее нам, то господь благословит Лавдей.

Мерсиморн опустила руку на алтарь, рядом с маленькими тугими розами. Ей пришлось сильно напрячься. Голос ее зазвучал странно:

– Она бывала жуткой маленькой дурочкой. Но обычно она была очень милой маленькой дурочкой, и она не заслужила такой смерти.

Она медленно перевела взгляд, в котором бушевал сонный ураган, на скамьи, то есть на вас с Иантой, и дернулась.

– Дети проснулись.

Принц Милосердный вывернул шею и увидел, что вы, дети, действительно проснулись. Он встал – вот он, ужас из ужасов – и двинулся к вам по проходу. Он смотрел на вас обеих, будто рад был вас видеть, как будто рад был видеть даже Ианту. Дикие первобытные глаза с белым кольцом вокруг радужки будто бы смягчились. Он протянул вам руки. Ты не могла ему отказать, у тебя не было такой возможности, твое тело отреагировало задолго до твоего разума. Плоть твоей плоти принадлежала богу. Держа твою руку в шуйце, а руку Ианты в деснице – Ианта протянула ему левую руку, а не бесполезную правую, он сказал:

– Добро пожаловать домой. Подходите ближе. Мы прощаемся… мы привыкли прощаться.

Он подвел вас с Иантой к алтарю, как на заклание. Вы опустились на колени на черно-бежевые плитки, где раньше стояли другие ликторы. Мерсиморн не удостоила вас взглядом, а вот странный ликтор, которого звали Августином, поглядел на вас. Повесив внушительный нос, он спросил:

– И кто из девочек ее прикончил?

– Это не имеет значения! – резко ответил император.

– Я не ставлю это им в вину, это невозможно. Поверьте, если уж она сделала выбор, ее бы никто не остановил. Ненавижу гадать… обе! Как забавен этот старый мир, – одобрительно заметил он.

Ликтор отошел от засыпанного цветами тела Цитеры и присел в трансепте рядом с Иантой.

– Меня зовут Августин из Первого дома, святой терпения, ликтор Великого Воскрешения, первый палец на руке, служащей Царю Неумирающему. За все свои грехи я буду вашим старшим братом. А вы кто такие, мои голубки?

– Я Ианта Тридентариус, принцесса Иды, – безжизненно ответила Ианта, и ты подхватила так же машинально: