Бокий вздохнул, достал из коробки папиросу, размял ее и закурил, вспоминая и про себя рассуждая: «Петр Соколов. Сильный парень. Из дворянской семьи. Его отец – специалист по античным культурам, профессор – преподавал в Петербургском университете. В марте 1917 года отец с матерью уехали в Египет по приглашению Владимира Семеновича Голенищева – руководителя кафедры египтологии Каирского университета. Сын – Петр – покинуть воюющую Россию отказался, закончил в том же году полный курс медицинского факультета, призвался в армию и выхаживал раненых в Московском госпитале. Там его заметил Бехтерев и организовал перевод в свой институт мозга. Парень имеет все задатки настоящего ученого. Так считал папа Бехтерев, а он в выборе учеников не ошибался никогда. Как-то в узком кругу папа высказал соображение, что Соколов, как и он сам, – фанатик от науки и аполитичный патриот. Он может пойти за знанием по любой дороге, он свободен как птица и, как птица, всегда вернется к гнезду.

Сравнение с птицей, возвращающейся к гнезду, и подтолкнуло к мысли о нелегальной отправке Соколова в Тибет. Но одному тяжело. Нужен напарник. Так появился Михаил Крюков. Талантливый инженер-технолог. Технарь – мечтатель. Мечтает о путешествиях. В меру авантюрист. В целом хороший парень, но иногда слишком категоричный и с заносами. По его определению общество состоит вовсе не из классов и социальных групп. Нет. Оно состоит из вождей – их немного – и остальных – их много, они – масса задроченных и удрученных – расходный материал с точки зрения вождей. Гм, да. Впрочем, если снять с наших пропагандистских штампов цветистую словесную политическую шелуху, то, пожалуй, он прав. Даже у сдержанного Менжинского проскакивают выражения типа «социалистическая скотинка». Возвращаться к задроченным и удрученным, к социалистической скотинке? Нет, Крюков не вернется. Да и бес с ним. Вернется Соколов.

Память опять сделала рывок назад. К экспедиции 1926 года. Его, Бокия, после всех его усилий по организации экспедиции просто отвели от всего, что было связано с этим делом, и включили в состав экспедиции людей, по его мнению, заведомо бесполезных. И сразу после этого последовала наглая выходка Блюмкина. Он заявился в кабинет Бокия, вальяжно развалился на стуле, соорудил мерзопакостную улыбочку на наглой роже и многозначительно отцедил через губу, что никаких действий против его, Блюмкина, кандидатуры предпринимать не надо, ибо в противном случае тайна масона Бокия перестанет быть тайной. Кукарека может прокукарекать, и это Бокию выйдет боком. Так и заявил. Что тут скажешь? Да, он, Бокий, был масоном. Это правда. Изрядное количество видных революционеров были в свое время членами различных масонских лож, это не считалось чем-то из ряда вон. Правда, позже, уже после революции, они открыто признали причастность к братству вольных каменщиков, прикрываясь интересами дела. А он не захотел кривить душой и промолчал. Да. А Блюмкин, конечно, сволочь, тут иного мнения быть не может, но сволочь талантливая. Бокий знал, что после нескольких месяцев пребывания в начале двадцатых годов в Иране, Блюмкин освоил язык фарси, местные традиции и обычаи и свободно общался с местным населением, и даже стал одним из создателей Иранской Коммунистической партии.

И пришлось – таки эту сволочь Блюмкина отпустить, а об экспедиции забыть. Источник же осведомленности Блюмкина о собственном масонском прошлом Бокий даже не пытался вычислить, поскольку был знаком с афоризмом этого проходимца: «Что известно одному еврею, то известно всей шобле.» А шобла велика, ох, велика! И корпоративна, и конспиративна. Да, сколько времени потеряно! И, как заноза в мягком месте, засевшая где-то в глубинах сознания мысль о том, что рано или поздно юношеское романтическое масонское увлечение вылезет, по выражению подлеца Блюмкина, ему, Бокию, боком.