Менжинский опустил трубку телефона и замер. Его лицо исказилось гримасой боли и отчаяния. Он был один в кабинете и потому сейчас мог позволить себе эту вольность. Осторожно, словно опасаясь уронить или задеть что-то эфемерно хрупкое, подтянул к груди руку и только после этого с облегчением откинулся на спинку кресла. Острая боль в позвоночнике, спровоцированная движением руки и легким поворотом корпуса, постепенно отпускала, но он знал, что за этой первой волной может последовать вторая. Несколько минут он сидел неподвижно, затем медленно достал платок и вытер со лба бисеринки выступившего пота.

Боли в позвоночнике, отдающие в бедро и коленный сустав, появились после глупейшей и нелепейшей автоаварии, случившейся более двадцати лет тому назад. Это были времена, когда при появлении на улице авто пешеходы уже перестали останавливаться и пялить на них глаза как завороженные, но еще не осознали, как легко это техническое чудо превращается в братоубийственный снаряд. В последнее время приступы боли стали приходить с пугающей частотой и повторными ударами, выводящими на грань болевого шока.

Телефонный аппарат тренькнул, сообщая, что на той стороне абонент отключился тоже. «Бокий, Бокий! Спасибо тебе. Очень удачно получилось с твоими ребятами, а главное вовремя, – сидящий в кресле человек прислушался к себе, – кажется, второй болевой волны не будет». Боль в позвоночнике затихла, успокоилось и колено. Надолго ли? Низким тембром мягко пробили напольные часы в углу кабинета. Есть еще полчаса. Потом начнется сутолока: доклады, шифровки, просьбы, протоколы, мольбы о помиловании, расстрельные акты, агентурные донесения и просто доносы, которым нет числа. Словом, аппаратная рутина и мучительное ожидание нового приступа, который заполнит собой все и отодвинет на время все. И мистика! Убийственная мистика последнего времени! Совершенно необъяснимым образом за приступами боли непременно следовали вызовы к Сталину. Мистика! И уж вовсе непонятно почему и каким образом эта мистика приобретала человеческое лицо. Лицо его зама. Первого заместителя председателя ОГПУ товарища Иегуды Еноха Гершеновича. В повседневной жизни Ягоды Генриха Григорьевича.

Менжинский еще ниже опустил спинку кресла до полулежачего положения, прикрыл глаза и мысленно вернулся к Бокию. Их первое и заочное знакомство состоялось в Петербурге почти тридцать лет тому назад. Бокий, отпрыск старинного русского дворянского рода, даже упоминавшегося в переписке царя Ивана 1V Грозного с князем Курбским, учился в Горном институте и как активный участник студенческих антиправительственных выступлений имел серьезные неприятности с полицией. Менжинский, представитель не менее известной дворянской фамилии, только только ставший дипломированным юристом, интересовался практикой адвокатуры по таким делам. Ему довелось ознакомиться с делом Бокия, и тогда же он узнал об уникальных графических, криптографических и шифровальных способностях этого молодого человека. Записи в тетради Глеба Бокия, изъятой полицией во время ареста и обыска, были не только зашифрованы, но и исполнены разными почерками. Лучшие специалисты полицейского ведомства и даже военной контрразведки бились, но так и не смогли подобрать ключ к шифру. Но даже если бы это и произошло, было бы невозможно приписать авторство одному человеку. Пролистывая загадочную тетрадь, Менжинский обратил внимание на одну особенность: ее листы в правой верхней части были слегка загнуты не от себя, как это чаще всего происходит при перелистывании, а к себе. Это свойственно людям, владеющим скорочтением. Они невольно вроде как подгоняют себя, загибая страницы к себе, потом это переходит в привычку. Эта мелочь запомнилась.