Открылась дверь, и на пороге в сопровождении молодой дамочки, одетой в новое габардиновое пальто с лисьим воротником, и военного появилась толстая пожилая тетка, замотанная в козью пуховую шаль.

– Ой, здравствуйте, люди добрые! – протискиваясь в купе, громко проговорила толстуха. Увидев, что там одни мужики, немного сконфузилась и с упреком глянула на стоявшего за ее спиной молодого человека в длинной шинели и нахлобученной на глаза буденовке. Мол, видишь? А ты говорил…

Что он там ей говорил – никто не знает, только военный вдруг наклонился к ее уху и шепнул:

– Мама, не беспокойтесь! Никто вас не обидит. Я поговорю с проводниками…

Мужчина внес в купе новенький фибровый чемодан, а следом и лукошко с продуктами. Чемодан он оставил прямо в проходе, так как из-за больших габаритов его нельзя было нигде спрятать, а лукошко засунул под столик.

– Ну, мама, мы пошли – что уж ждать-то? – произнесла молодая дамочка и поправила на голове свой белоснежный вязаный берет.

– Идите, детки, идите… – вздохнув, сказала тетка. – Дайте только я вас поцелую…

Прощаясь, она для порядка всплакнула. Когда же провожающие ушли, тут же, утерев слезы, включилась в дорожную жизнь. Прежде всего она попросила человека, похожего на лешего, освободить ей место у окна, сославшись на то, что она собирается отужинать.

– Может, нам выйти пока? – спросил ее Болохов.

Та замахала руками.

– Да нет-нет, что вы!.. Сидите… Я вот только спросить хочу: вы, случаем, не собираетесь курить в купе?

Болохов покачал головой.

– Я вообще не курю… может, только вот этот товарищ?.. – Он указал глазами на соседа. – Но мы его попросим, чтобы он в тамбур выходил…

Тот скривил физиономию.

– И тут, дьяволы, жизни не дают… – простонал он. – Ладно, что уж там… Могу и в тамбуре покурить.

– Ну вот и договорились, – улыбнулся Болохов. – Так, может, нам все-таки выйти? – снова повторил он свой вопрос, обращаясь к тетке. А та:

– Не тревожься, милый. Я вот попросила человека, чтоб он мне местечко уступил, – вот и хватит…

– Да садись, садись, а я на свою полку полезу, – прохрипел сосед в овчине. Допив до конца бутыль, он совсем окосел и ему потребовался покой. На старые дрожжи оно всегда так. Глотнул – и спекся. «А иначе, – думал Болохов, – этот леший еще долго бы духарился. Это хорошо, если он не буйный, а то ведь бывают такие, что в пьяном угаре готовы и к столбу прикопаться».

– Сынок, угощайся, – расстелив газету на столике и обставив ее продуктом, предложила Александру тетка. В отличие от пьяного лешего, он, видимо, вызывал у нее доверие, и потому она решила на всякий случай расположить его к себе. – Вот тут курочка, вот яички, вот сало с чесночком, а это колбаска… Ешь, милый…

Болохов сглотнул голодную слюну, хотя перед тем, как отправиться на вокзал, он успел забежать в рабочую столовку возле бывшего завода Гужона и поесть.

– Нет, спасибо, я сыт, – проговорил он.

Тетка шмыгнула носом.

– Ну, смотрите, а то бы поели… Мне все равно всего не съесть за дорогу. А продукт портится, – сказала она.

– А вы куда едете? – не преминул задать ей обычный в таких случаях вопрос Александр.

Та на мгновение задумалась. А правда, куда она едет? Ах да…

– Я это… в Иркутск еду, миленькай, на Байкал… Слыхали?

Ну как же не слыхать! В марте двадцатого года ему вместе с товарищами пришлось с боем брать этот город. Его тогда даже легко ранило.

– Слыхал, но быть не бывал, – соврал Болохов.

– А вот мой зять… Да вы его видели – он провожал меня сегодня… – объясняла тетка. – Так вот он со своим эскадроном освобождал Иркутск от Колчака. Там и познакомился с моей Анькой. А когда война закончилась, он приехал за ней и увез в Москву. Тут он в академии учился. А теперь вот стал большим начальником…