– …А нам не привыкать, и дома у меня этих кожушков хватит. И на твою бы стать нашлося.

Адельберг удивился.

– Дома? Ты местный? – спросил он.

– Никак нет, ваше благородие. – Мужик поднял глаза и стал смотреть уверенно, как прежде. – Я ж гутарю, байкальский я, отседа до моей деревни через Байкал надоть… никак не меньше как три дни… Но энто ладно, энто не ваша чугунка, нету угля или там дров, или, к примеру, чехи всё позабирали, так и стой! Мы по энтому трахту уж скока бегаем; нам ваша чугунка – одне хлопоты.

После этих слов Александр Петрович снова подумал, что его случайная мысль «об украденном кожушке» была несправедливая.

– А как зовут тебя, мил-человек?

– Крестили Мишкой, кличут Лопыгой али Гураном, кому как способнее! А ты?.. Ты из каковских?

Адельберг не понял.

– Из каковских ты? – повторил мужик.

– Как «из каковских»?

– Я пытаю – антилерия, али кавалерия, али пехота какая?

– Ах вот ты о чём, я из егерей!

– А-а-а, из егерей, значит, знаем мы егерей! – протянул мужик, он стал топтаться и обшаривать себя по бокам. – А табачку у тебе, случаем, нету?

– Нет, Михаил, табачку у меня нет, весь выкурил в каталажке.

– Ну, тады слухай меня, ваше благородие! – Мужик перестал перетаптываться, глянул на конторку и тряхнул заплечным мешком, удобно устраивая на плечах верёвочные лямки. – Дело оно, конечно, хозяйское, однако ж, как я кумекаю, оставаться тебе туточа резону нету! Всё одно порешат! Поэтому я об чём гутарю… ежели хочешь жить, да с пользой дела, айда со мной!

Предложение мужика было неожиданным.

– А какая тебе от меня польза?

– А никакой! С мёртвого с тебя шинель снять да погоны с кокардой внучкам на че́чи отдать, пущай играют… дак ведь не дадут. Тебя разденут до исподнего, а потом уж порешат, потому предлагаю, ваше благородие, езжай со мной. Оставаться тебе тута всё одно резону нету, – повторил он, – потому как по тайге кругом партизаны. Вывезу тебя на тракт, ваши там ешшо телепаются, к ним и пристанешь, а тама, глядишь… – Мишка не договорил.

Адельберг глянул мужику в глаза, и, если бы в этот момент он уловил хотя бы тень подвоха, он бы знал, что делать, но Мишка смотрел на него прямо и открыто.

– А что, если тебя партизаны арестуют, со мной, офицером, не боишься?

– А мне чё бояться? Ежли схватят, покуда до тракта не добежим, тебя опять же стукнут, а шинель так и снять не дадут, а потом ешшо агитировать станут… А в обозе ты уже свой! – резонно сказал Мишка. – И мне по пути!

В это время открылась дверь, с улицы донеслись гулкие шаги солдатских башмаков по деревянному перрону, и в клубах пара в зал вошёл тот самый человек в форме железнодорожника, которого Александр Петрович уже видел.

Мишка замолчал, железнодорожник пристально посмотрел на них и скрылся в дверях конторки.

– Тикать тебе надобно, ваше благородие, энтот вот, самый у их красный, даром что чехи всё уже позабирали!..

«Это правда, а до обоза ещё дойти надо!» – подумал Адельберг, и вдруг ему показалось, что мужик по имени Мишка не зря появился у него на пути.

– Ну как, ваше благородие, полезай в кошёвку, туто-ка она, за углом! Али здеся останешься, судьбину пытать?

Кривыми окраинными улицами они выбрались на Сибирский тракт.

Постукивая кнутовищем по оглобле, Мишка погонял лошадь и по дороге рассказывал, что незадолго до Крещения сам Верховный и «ашало́ны с золотой казной» были взяты под охрану чехами и двинулись в сторону Иркутска; а перед Рождеством в Нижнеудинске стоял больной и обмороженный «Каплин-инерал», и там же соединились две армии…

«Каплин! Каппель! Обмороженный! Это плохо!» – думал Александр Петрович, слушая Мишку.