От денег Макрелька, конечно, отказывалась – уж на булочку для бабушки она худо-бедно зарабатывала, и, сжав зубы, галопом неслась до киоска, шаря по карманам в поисках грязных монеток. Дальше нужно было отстоять очередь из других старушек, поклонниц рыночной торговли, а потом нестись с добычей обратно. Бабушка растроганно плакала и благодарила, а Макрелька потом получала выговор от начальства.

В тот день Макрелька опаздывала так сильно, что не высушила волосы, и те мокрой косой били ее по шее, пока она бежала до первого этажа.

– Лапонька, купи мне булочку, – прошелестела Сиреневая бабушка и протянула мелочь.

– Бабушка, сегодня никак! – на бегу крикнула ей Макрелька. На работе у нее были неприятности, тут не до киосков. – Я вечером вам в магазине куплю!

Макрелька еще немного подумала о бабушке, пока летела вниз по двум лестницам, а потом переключилась на свои неприятности. В конце концов, живут же в доме еще люди. Кто-нибудь сходит в киоск за булочкой.

А потом неприятности оказались не такими уж и неприятными. После работы Макрелька зашла в магазин, купила вафли и мороженое, но про булочку забыла. Да и про бабушку тоже. Та перестала выходить во двор со своим стульчиком и как-то сразу вывалилась из Макрелькиной памяти.

А спустя месяц в квартиру Сиреневой бабушки заехали новые жильцы. Макрелька объедала стаканчик от пломбира и растерянно смотрела, как грузчики заносят диван в знакомую дверь. Она понимала, что в бабушкином возрасте переезжают только в одно место.

«В киоске они всегда мягкие», – вспомнились Макрельке бабушкины объяснения, – «зубов-то у меня нет».

И – так вышло! – что человека, который бы радовал ее этими булочками, тоже не было.

А что Макрелька? Спит до обеда, лопает пломбиры, любит маленькие радости. А другому их сделать не может – некогда.

Пятнадцать рублей и лишних две минуты. Проще, чем высушить волосы. Тяжелее, потому что для другого. А потом – раз! – и жизнь другого заканчивается, и шанса что-то исправить, сделать приятное, уже нет.

Чертыхаясь, грузчики вернулись на улицу за шкафом. Мороженое у девочки Макрельки таяло, а она вдруг впервые осознала, что хоть и длина ее юбки не выросла за последние десять лет ни на сантиметр, давно уже никакая она и не девочка, а зовут ее Анастасия Сергеевна. Какая там Макрелька, какая серебристая чешуя. И сумка у нее дурацкая – с улыбающимися котами, как у пятиклассницы. Разве коты улыбаются?

Она закрыла глаза и увидела, как купила ту булочку – мягкую, последнюю. Как радостно вспыхнули слеповатые глаза, как крючковатые пальцы сжали пахнущий сдобой пакет. Мороженое капнуло на сумку, прямо на улыбку нарисованного кота. Девочка-недевочка недовольно открыла глаза и бросила недоеденный стаканчик в урну.

Грузчик уронил на ногу тяжелую коробку и выругался. Анастасия Сергеевна вытерла пальцы и пошла домой, к своей кошке.

К началу лета кисти рук у Янки становились загорелыми, будто отдельно от неё успевали слетать к южным морям. Зажарившись, они напоминали ей обезьяньи лапки, и она раньше всех на улице переходила на короткий рукав, чтоб поскорее стать ею целиком – верткой Янкой-обезьянкой, со сморщенным, смешливым лицом. Это от солнца – гуляют они много, темных очков Рома боится, а Янке нравится идти прямо навстречу свету, переть напролом. Когда свет остаётся позади, ей страшно.

Лапки предрекала ей подружка, когда Янка была ещё беременной – вот будешь гулять с коляской, а руки всегда на солнце, и к концу лета станут чёрными, как у шахтера. И Янке поскорей хотелось стать таким шахтером – наматывать круги по парку, в наушниках – «Тайная опора»