Как уже отмечалось, и средневековые авторы, и современные исследователи посчитали это деяние Хулагу причиной или по крайней мере поводом для развязывания войны между улусами Джучи и Хулагу. Однако в таком случае действия Берке выглядят весьма непоследовательными: получается, что, позволив Хулагу решить судьбу своих родичей, он тут же начал боевые действия, чтобы отомстить за их смерть! Полагаем, такое решение Берке могло объясняться тем, что он (возможно, как раз принимая во внимание прецедент, созданный Угедэем и Бату) рассчитывал на то, что и Хулагу проявит уважение к нему как к старшему родичу и не доведет разбирательство до смертной казни. И именно это обманутое ожидание в сочетании с давней неприязнью между двоюродными братьями, несомненно, привело к перерастанию скрытой вражды в открытое вооруженное противостояние.

Итак, мы убедились, что процессуальные требования по рассмотрению уголовного дела царевичей, относившихся к дому Чингис-хана, были Хулагу формально соблюдены, и даже при вынесении смертного приговора он не допустил их нарушения – хотя, вынеся его, и не оправдал ожиданий Берке. Остается только ответить на вопросы: во-первых, почему Берке счел возможным признать своего родича виновным и отправить на суд обратно к Хулагу, а во-вторых, почему был вынесен именно смертный приговор.

В трактовке Киракоса Гандзакеци и автора грузинского «Хронографа» действия Хулагу представлены едва ли не как беспричинное убийство. Григор Акнерци (а возможно, и «Муизз ал-ансаб») дает понять, что царевич был приговорен к казни за неповиновение и, вероятно, попытку мятежа. Однако наиболее серьезное обвинение представлено у Рашид ад-Дина и у ал-Муфаддаля: речь идет о колдовстве против Хулагу. Учитывая, что эти источники были независимыми (на то указывает принципиально различное изложение событий авторами), полагаем, что следует отдать предпочтение именно данной версии как обвинению, выдвинутому Хулагу.

В § 5 мы уже отмечали, что колдовство было одним из самых тяжких преступлений в Монгольской империи и выделившихся из ее состава государствах. Его серьезность подчеркивалась не только тем, что наказание за него было зафиксировано в Великой Ясе Чингис-хана [Березин, 1863, с. 29], но и тем, что этот принцип Ясы оказался одним из немногих, нашедших закрепление даже в более позднем законодательстве – уложении «Юань дянь-чжан», составленном в империи Юань в начале 1320-х годов [Попов, 1906, с. 0152]. Единственным наказанием за подобное преступление являлась смертная казнь. Особенностью обвинения в колдовстве было то, что его, в сущности, невозможно было опровергнуть. Практически во всех известных нам случаях из правового и процессуального опыта Монгольской империи и государств Чингисидов обвинение в колдовстве влекло смертный приговор.

К тому же в рассматриваемой нами ситуации отягчающим обстоятельством стало то, что колдовские действия были направлены на потомка Чингис-хана, являвшегося к тому же верховным предводителем похода и улусным правителем. Неудивительно, что Берке вынужден был счесть обвинение весьма тяжким и отдать подозреваемого, хотя и своего ближайшего родича, на волю Хулагу. Ильхан же поступил в полном соответствии с монгольским имперским законодательством, не пожелав проявить милосердие к подсудимому.

На основании нашего исследования можно сделать следующий вывод. Несомненно, расправа Хулагу с Джучидами имела чисто политические причины, сводившиеся к его нежеланию терпеть при себе влиятельных военачальников-Джучидов, которые представляли интересы его соперника Берке и обладали значительным влиянием в его войсках и владениях (см. также: [Камалов, 2007, с. 47–48]). При этом нельзя не отметить, что, задумав устранить их, Хулагу тем не менее следовал сложившейся правовой и процессуальной практике, осуществив формальное разбирательство по делу своих военачальников и даже соблюдя процедуру согласования своего решения с другими Чингисидами – в лице Берке.