Долог был рассказ Зайлы-Сузге о том, как она попала в Сибирь, как стала женой хана Бек-Булата и родила ему сына, наследника Сибирского ханства. Только обошла она стороной в своем рассказе то, самое сокровенное, чего никому и знать-то не положено, а родному племяннику тем более, о Едигире, которого не могла выбросить из своего сердца, как ни старалась.

– Значит, у меня есть еще один брат, – задумчиво произнес Мухамед-Кул, зябко поеживаясь от ночной прохлады. Начало уже светать, и он отчетливо видел проступающие сквозь туман контуры деревьев, тонкий дымок от угасающих костров лагеря, где дремала утомленная ночным бдением стража.

– Только не знаю, жив ли он, – всхлипнула Зайла-Сузге, – верно, сильно я провинилась перед Аллахом, коль послал он на мою несчастную голову столько бед. Даже весточки о нем не имею.

– Так, может быть, он здесь, где-то рядом? И тоже не знает, как отыскать тебя? Я обязательно разузнаю о нем и сообщу тебе, обещаю.

– Спасибо за доброе слово, но, боюсь, нелегко это будет сделать. Слышала я, что увезли его в Бухару и держат там, как заложника. Но верен ли тот слух… Наговорить могут всякого.

– Я найду предлог, чтобы отпроситься у хана в Бухару. Я разыщу своего брата.

– И не пытайся. Если хан заподозрит что недоброе, ушлет тебя в глухие места. Сибирь велика…

Неожиданно их разговор был прерван чьим-то глухим покашливанием, и Мухамед-Кул тут же вскочил, ухватившись за рукоять кинжала.

– Да не пугайся, а то и я испугаюсь, – послышался из тумана старческий голос, – я мирный человек и зла никакого не сделаю.

– А… Это рыбак Назис, – шепнула юноше Зайла-Сузге, – он часто приходит ко мне, приносит свежую рыбу. От него и узнаю обо всем.

Назис, слегка прихрамывая, подошел ближе и, почтительно поклонившись, положил на траву несколько серебристых рыб, еще сонно взмахивающих хвостом и шевелящих жабрами.

– Прими, хозяйка Девичьего городка, мои дары. Поди, такой рыбкой тебя тут и не потчуют. А?

– Да какая же я хозяйка, – грустно проговорила та, – будто сам не знаешь, что под стражей сижу и лишь изредка выхожу за проклятые стены. Видать, до самой смерти мне тут жить…

– Эй… Зачем так говоришь? Моя старуха сколь лет из землянки не выходит, ослепла совсем, а что она в плену, что ли? Хозяйка. Правда, нашего жилища всего лишь. А тебя видишь, какая стража стережет, опекает. Дорогая, значит, ты птица, что столько людей вокруг тебя живут, от врагов заслоняют, кормят, поят, девушки песни поют.

– Да я бы лучше в твоей землянке жила, дым глотала, чем за этими стенами невольницей быть.

– Да где ты ее, хорошая моя, волю-то видела? Птица в лесу и та одна погибнет, сгинет. Где воля, а где неволя – нынче не разобрать. Так я говорю? – обратился старый рыбак к Мухамед-Кулу. – Ты вот вольный человек?

– Вольный. Какой же еще? – не задумываясь ответил тот.

– Неужто и хану нашему ты не подвластен? – округлил свои слезящиеся с хитринкой глазки Назис. – Первого человека в наших краях встречаю, чтобы в отлучке от хана жил. Как тебя зовут, скажи старику, чтобы всем передал, рассказал, поведал.

– То мой племянник, Мухамед-Кул, – ответила за юношу Зайла-Сузге.

– А-а-а… Стало быть, родной племянник нашему хану? – удивленно протянул тот. – А сам хан-то живой еще или ты уже его шатер занял?

– Живой хан, – смущенно ответил юноша, поняв, в какую ловушку заманил его невзрачный с виду старик, – но я живу сам по себе. Хан мне и не указ.

– Значит, два хана теперь у нас. Войны ждать надо, – всплеснул руками старик, – вай-вай, опять воевать станут. Опять бедный Назис голодный будет, когда лодку отберут.