К Цапу всегда было приятно заходить. Богатый ресторан, богатая обстановка, богатый хозяин. Как обычно, у лестницы, ведущей на второй этаж, стоял бритоголовый убийца с каменным лицом. Не глядя на Воробья, сказал в рацию, что тут, мол, Птица топчется, и, дернув своей безмозглой головищей, выговорил: «Проходи».

Как Воробей и ожидал, Цап сидел в своем кабинете за письменным столом. Наверное, у себя в армии он из канцелярии не вылезал, уж больно любил ощущать себя начальником, а что более всего может давать чувствовать себя боссом, нежели хороший письменный стол, вот и проводил он за своим дубовым красавцем не то что часы, а сутки. Поговаривали, что стол был привезен из Вашингтона, и сиживал за ним когда-то сенатор Бакн Брэдли в здании окружной юстиции на Холдин-стрит в своем знаменитом полукруглом кабинете. Любил Цап подобные закавыки, и, зная это, ему без труда можно было втюрить под соответствующей закваской подобную достопримечательность.

Еще с порога сандаловый орел мигнул Виктору Семеновичу левым стеклянным голубым глазом. Это был хороший знак.

Цап расплылся в улыбке и развел приветственно руками:

– Ну, Птенец, залетай. Располагайся.

– Здравствуй, Константин Сергеевич, – Воробей поздоровался и плюхнулся в кресло напротив.

– Что привело тебя ко мне, не говори, оставим на потом. Покушаешь?

– Спасибо, только что из «Гульчитай».

– Обижаешь, ты же знал, куда едешь.

Действительно, Воробей только сейчас и сообразил, ехал-то ведь к Цапу, в ресторан, причем в какой, да и Цап – широкая душа. Мог и вправду обидеться.

– Тогда водки, – без вопроса в голосе сказал Цап, но вопросительно наставил на него указательный палец.

– Я ведь за рулем.

– Понимаю, что не на маршрутке приехал, – и рассмеялся. – Представляю тебя в «газели». Слушай, Витя, – он поманил его к себе тем же указательным пальцем и почти шепотом спросил: – Гринева ты зачем завалил?

Воробей сначала придвинулся к нему ближе, но, услышав подобное, отшатнулся:

– Какого Гринева?

– Ну, ты даешь, желторотый, столько лет с ним вместе проработал, а человека похоронить не успели, уже забыл.

– Сегодня хоронили, – сухо констатировал Воробей. – Однако шуточки у тебя, Константин Сергеевич. – Он приложил ладонь к сердцу.

– Ой, какие мы нежные. Ладно, не обижайся.

Цап взял со стола рацию, нажал на кнопку и приказал:

– Антон, тащи в кабинет пожрать чего-нибудь на двоих. И водочки не забудь. – Положил рацию и уже Воробью объяснил: – Не скажешь, сами не догадаются. Молодежь. Одни девки в голове. Сам такой был. А может, и не был. Уже не помню. Слушай, а ты что, за рулем совсем не пьешь? Я, значит, землю рыл, решал вопросы в ментовке, бумагу тебе сделал, и, выходит, напрасно?

– Да выпить можно. Если не злоупотреблять.

– Мы не зло, Витя, так, для аппетита.

В дверь постучали, и вошла официантка, поставила поднос на небольшой столик и, посмотрев на Цапа, спросила:

– Может, что еще, Константин Сергеевич?

Цап осмотрел доставленное:

– А попить? Ну, можно было захватить сок, минералку? Я понимаю, у пацанов одни девки в голове, а у тебя?

Официантка, уходя, остановилась у двери и, сверкнув лукавым взглядом, бросила:

– Мани.

И закрыла за собой дверь.

Цап понимающе развел руками:

– А ведь чистую правду сказала. Что за страсть охватила страну. Всем нужны деньги, все хотят баксы. Вот, к примеру, взять тебя, Виктор Семенович. Денег полные карманы, а еще хочешь. Поверь, не понимаю.

– Издеваешься, – Воробей отправил в рот кусок жареного мяса и наполнил рюмки. – Как тут похудеешь.

– Это ты насчет чего, еды или денег?

– И того, и другого.

– Деньги, – Цап поднял рюмку, выпил и продолжил: – Это просто бумажки. Как газета, журнал, книжная страница. Вот прикинь, на одной раскрашенной бумажке нарисована цифра один, на другой тоже один, но с тремя нулями. И разницы никакой ни по вкусу, ни по весу, ни по цвету, ни на запах. А люди мучают друг друга, убивают, войны устраивают из-за этих бумажек, даже не бумажек, а нулей, понимаешь, у кого их больше, тот и круче. И кто-то же их придумал. Думаю, это сделал явно нехороший человек.