Машу туда не приглашали. Да она и не рвалась в этот круг, инстинктивно побаиваясь среды Мюррея и уже догадываясь, что новое окружение Павла так или иначе замыкается на «марьванне» и на стиле жизни, который неминуемо накладывает отпечаток (отрыв, скученность, нерегулярные и сомнительные доходы…) на жизнь людей, возводящих растаманство в культ.

Однажды за полночь, вопреки договоренности, что она останется ночевать у Альтенбургеров, Маша вернулась домой в Бруклин и застала Павла с девушкой. Черноволосая Дорис, их общая знакомая, которую Маша до сих пор считала подругой Мюррея, при ее появлении выскочила из постели в чем мать родила. Маша смотрела на незваную гостью – стройную и белотелую, с бритым лобком – во все глаза, не в силах сдвинуться с места. Дорис тоже ненадолго впала в ступор, но потом мгновенно натянула свои одежки и испарилась из их крохотной квартирки, не проронив ни слова.

Павел закатил скандал: дескать, сама ты, Маша, виновата, заявилась без предупреждения!.. Он был в невменяемом состоянии. Таким он становился, обкурившись.

Ночевать Маша уехала к Полине, – та жила теперь в Бронксе с очередным бой-френдом. Не досаждая вопросами, подруга заставила ее выпить полстакана шведской водки и уложила спать на диване в гостиной, а наутро предложила остаться на несколько дней. В тот вечер Маша впервые по-настоящему осознала, что жизнь ее в Нью-Йорке никогда не будет такой, какой она представляла ее себе по приезде.

В выходные в Бронксе появился Четвертинов. Чисто выбритый, неотразимо обходительный, Павел умолял простить его. Он клятвенно обещал, что возьмет себя в руки, сделает всё возможное и невозможное, чтобы их жизнь наладилась. Он опять говорил об отъезде в Лос-Анджелес, куда планировал увезти Машу навсегда еще со дня их появления в Нью-Йорке; первое время он собирался пожить там один, чтобы подготовить почву для их окончательного переселения в Калифорнию, а если опять что-то сорвется, был готов, более не раздумывая, податься за заработками на Аляску и оттуда помогать ей деньгами. Павел был готов платить за ее учебу, если она действительно решит учиться дальше. Он соглашался на любые жертвы…

Всё вернулось на круги своя. Маша ходила нянчить чужих детей. Четвертинов пребывал в постоянном поиске заработка. Обкуривался и приводил в дом девушек. Маша безошибочно определяла это по неожиданной смене постельного белья. Изредка Павлу удавалось пополнять общий бюджет небольшими «взносами». Откуда он брал деньги, иногда не такие уж малые – тысячу, а то и две тысячи долларов, Маша не интересовалась. Правды он всё равно ей не сказал бы. Не приторговывал ли он чем-то более доходным и менее легальным, чем мотоциклы? Например, той же «шмалью»? Этот вопрос Маша задала себе впервые, когда нашла в своих туфлях, валявшихся на дне платяной ниши, герметично запечатанный в целлофан небольшой брикет неопределенного цвета. Или это была не марихуана? Гашиш? Еще какая-нибудь дурь позабористее? Кое-что вроде бы прояснялось…