Высокий статный кроманьонец вышел на позицию, разогнался и легко вогнал мяч в левую девятку ворот. Профессионалы чертовы, – ругнулся про себя Питер, он даже не успел дернуться. Однако и игрок Обреченных забил гол. Пускай не такой изящный, но гол. Питер не смог поймать ни второй, ни третий мяч, кроманьонцы легко забивали голы в его ворота. В душе у Питера начала закипать злость. Счет был три-три, но не может же такое длиться вечно. Корова! – ругал себя Питер. – Мяч поймать не можешь! Давай, работай!! Подошел следующий игрок. Это был нападающий, забивший гол на последних минутах. Питер весь превратился в зрение. И от него не укрылся молниеносный взгляд, который кроманьонец бросил на нижний угол ворот. Замерев, Питер выжидал, и в момент, когда игрок бил по мячу, бросился в левый угол. Он поймал это кожаное божество, содрав при этом остатки кожи на плече, вцепился в него руками, прижал к животу и заревел, словно бык. Стадион зааплодировал. Игрок Обреченных постоял, собираясь с силами, потом разбежался и уверенно всадил мяч под верхнюю штангу…

Питер сидел на кровати в камере. Саднило плечо, но его это совсем не раздражало, Питер еще раз переживал матч, эпизод за эпизодом. Вспомнив, как он поймал последний мяч, не смог сдержаться, по телу прошла теплая волна, а на лице появилась улыбка. Скрипнула дверь, в камеру вошел священник.

– Здравствуй, сын мой.

– Здравствуйте, отец.

Священник сел.

– Я не болельщик, сын мой, но почел своим долгом посмотреть ваше, ммм, состязание. И признаюсь, я был потрясен.

– Да, отец, я за всю свою жизнь так не играл. Спасибо тем, кто организовал этот матч.

– Давно не чувствовал на себе благодати Божьей?

– Не знаю, благодать ли это… но я словно десять лет жизни сбросил. Мне даже немного жаль теперь умирать.

Священник внимательно посмотрел на Питера:

– А что, нельзя всю жизнь превратить в такой матч?

Питер снисходительно усмехнулся, собираясь возразить, и вдруг понял, что можно. Можно набрать лишних часов для разноса посылок, а в короткие часы перерыва штудировать учебники. И всю ночь сидеть и учиться тоже можно. И Лайму вернуть можно, какая разница, кто из них виноват, если он ее любит. И можно разыскать двоюродную тетку по матери, главное, чтобы злость была, такая как там, на футбольном поле…

Священник вошел в кабинет, присел за стол Смоллеста. Хозяин стоял лицом к окну.

– Ну? – негромко спросил капитан, не оборачиваясь, – не томи.

– Они забрали заявления, – ответил священник, – все. Даже тот, безнадежно больной.

Капитан Смоллест обернулся, улыбнулся и озорно подмигнул священнику. А по городу шли одиннадцать человек, шутили, смеялись и радовались жизни…

Алпат

– Папа, а может, не поедем? – спросил Еджик, тоскливо глядя на блестящие полосы рельсов.

– Еджик, почему ты так боишься отъезда? – отец ответил вопросом на вопрос. – Ты боишься нового или жалеешь старого?

Еджик задумался. Нового он, конечно, боится, кто знает, что их ждет на новом месте. Но это можно было бы стерпеть. Нет, он не хотел расставаться со своим городом.

– Я жалею старого.

– Но ты сам признался, что ты не очень ладил с ребятами в новом дворе, за четыре месяца у тебя не появилось ни одного друга. Что же тогда?

Об этом Еджик не мог ему рассказать, это была только их с Найдой тайна. Он вспомнил, как раскрылись глаза девочки, когда она узнала, что он уезжает. – Уезжаешь? Надолго?

– Не знаю.

– На неделю, на месяц?

– Наверное, дольше.

– Тогда… тогда я буду писать тебе, часто-часто… – словно наяву услышал он тихий шепот.

Помимо воли в глазах защипало. Еджик крепко стиснул зубы:

– Давай останемся, папа.