сегодняшнего? Дай мне хоть чего-то достичь, Диан, чтобы быть тебя достойным!

- Да причём тут это всё? – меня разрывает от злости. Его слова звучат как отмазки, - разве я хоть намекнула, что для меня это важно? Я пошла бы за тебя в джинсах и футболке, и мне никакого платья не было бы надо!

- А я хочу тебе его дать, - твёрдо отвечает Антон, выбрасывая очередную сигарету в урну, - и пока я не буду на это способен, я не позволю себе жениться на тебе.

Мне хочется плакать, но я не позволяю себе разреветься при Антоне. Пока он не сообразил, пикаю магнитным ключом домофон, и сбегаю в подъезд, успев защёлкнуть дверь прямо перед ним.

- Диана! – рычит Тоха, но я не реагирую. Наоборот, хочу позлить. Открываю почтовый ящик, достаю квитанции. Медленно их просматриваю, зная, что за стеклянной дверью кипятиться Антон. Потом еле плетусь к лифту, и скрываюсь из виду.

Пока еду, несколько раз глубоко вздыхаю. В груди жжёт, словно сигареты Антона прожгли там дыру. К сожалению, ехать слишком мало – всего три этажа. Я выхожу на площадку, не веря, что полчаса назад меня волновала какая-то там Лилия.

Дома витает совсем другая атмосфера. Из дождливой осени я попадаю прямиком в любовь. Серый кот Купидон выбегает меня встречать. Он громко орёт, пока я разуваюсь.

Из кухни выходит мама в переднике. Наши с ней фигуры практически одинаковы, только я шире в бёдрах. На её лице ласковая улыбка. Я ныряю в её объятия, прячусь от обидного Антона с его сигаретами и отмазками от женитьбы.

- Папа готовит корн-доги, - сообщает мама. Я подхватываю кота, и мы втроём путешествуем на кухню.

Целую папу в щеку, за мной его целует мама – просто так, хоть и провела с ним весь день. Она садиться со мной за стол, бросая на папу лукавые взгляды. Так было, сколько я себя помню. Папа готовит, а мама ходит в переднике. И любят друг друга до безумия.

- Как день? – участливо спрашивает мама, - обедать будешь?

- Буду чай.

Отец отряхивает руки, набирает воду в чайник. Его корн-доги шкворчат в сковороде, дурманя голову запахом, а мне всё напоминают ужасные сигареты Антона. Снова расстраиваюсь.

Мама как чувствует, подхватывает гиблую тему.

- Антоша к нам никогда не заходит…

- Не начинай! – вырывается резкое.

Родители переглядываются, папа хмурится. Я уже жалею о своей вспышке, но извиняться не хочу. Отворачиваюсь к окну. Мне снова хочется плакать. Ну не дура ли?

- Манюня, что-то случилось? Необязательно кричать на маму, - папа пытается быть обходительным.

- Случилось. Твоя Лилия испортила нам с Антоном день, - бесстыдно лгу, но не хочу рассказывать, что расстроило меня на самом деле.

- Какая Лилия?

Папа смотрит на меня, как на идиотку.

- Дочь этих твоих, - объясняет мама.

Папины глаза расширяются.

- Так отшила бы её.

- Что?! – нервно переспрашиваю, - не ты ли просил наладить с ней контакт?

- Но не в ущерб же твоей личной жизни! – разводит руками папа.

- Так она звонит мне, только когда я гуляю с Антошей!

- Тем более, - удивляется папа, - гнала бы её взашей.

Теперь я чувствую себя ещё большей дурой. Я думала, что проводить время с Лилией важно, и, оказывается, своими руками испоганила четыре наших с Антоном свидания. Конечно, он не захочет жениться… кто бы захотел!

Вопреки моей воле слёзы набегают на глаза, в носу свербит. Не хочется плакать перед родителями, но убегать уже поздно. Вижу, как мама кивает папе; он прикручивает огонь под корн-догами, и выходит, деликатно прикрывая двери.

А я позорно рыдаю.

Вытираю слёзы ладонями, потом мама подаёт салфетки. Промакиваю ими глаза, вытираю руки. Мама молчит и лишь участливо смотрит, но ничего не спрашивает. Я ей до смерти благодарна, что не лезет в душу.