Пока подошли к хате Вовчихи, месяц совсем скрылся, и в хате было темно и тихо.

– Видите, я сказала – не надо идти, мать уже спит, – сказала Христя.

– Разве ее нельзя разбудить? – спросил Тимофей, направляясь во двор.

– Тимофей, Тимофей! – вскричали девчата. – Не буди! Вернись!

Тимофей остановился. Хлопцы настаивали – разбудить мать, девчата говорили – не надо.

– Пусть старуха хоть в праздник выспится. Мы ей и так не даем спать, – доказывали девчата.

Хлопцы согласились, но неохотно.

– Хватит, пора домой, – сказала Ивга. – Идешь, Тимофей?

Тимофей молчал.

– Разве Тимофею с тобой по дороге? – спросила Приська, дальняя родственница Тимофея.

– А тебе какой дело? – заметила Ивга.

– Я Христю провожу, – сказал Тимофей.

– Я не хочу с тобой. Иди с Ивгой, – сказала Христя.

– С Ивгой! – поддержали ее девчата.

– Да, да! – загомонили хлопцы. – Тимофей проводит Ивгу, Грыцько – Марусю, Онисько – Горпыну, Федор – Христю.

– Становись, братцы!

И хлопцы, подойдя к своим девушкам, разошлись в разные стороны, кто – влево, кто – вправо, кто – прямо. Горпына и Христя до церкви шли вместе, а оттуда Христе оставалось еще немалое расстояние до дому. Компания разбилась, пары разошлись в разные стороны.

Горпына и Христя идут рядом, а справа и слева – хлопцы. Онисько, небольшой, в своем длинном тулупе, чуть не волочившемся по земле, смешил девчат: то шутку ввернет, то коленце выкинет. Хохот и шутливый говор не умолкают. А Федор, понурившись, молча шагает рядом с Христей. Ему и приятно идти с ней, и вместе с тем боязно; он тоже хочет поговорить, посмешить девчат, но пока собирается, гляди, Онисько уж рассмешил их. И Федору досадно, что он такой робкий и нерешительный. Недаром отец его считает глупым. «Глупый и есть», – думает он, молча плетясь.

Вот и церковь показалась; она чернеет в ночном сумраке. Вокруг тихо, безлюдно.

– Страшно мне, – вздрогнув, сказала Христя. – Ты вот уже дома, Горпына, а мне еще по пустырю сколько идти. Может, ты меня проводишь?

– Э, нет, сестричка, мне уже спать хочется. Да тебя же Федор и Онисько отведут домой.

– Чего там Онисько, я и один! – сказал Федор.

Девчата простились. За церковью Онисько остановился.

– Так что, Федор, один пойдешь?

– А что ж!

– Так прощайте! Доброй ночи!

– Прощайте. Спокойной ночи!

Христя и Федор остались вдвоем. Некоторое время шли молча. Федор придумывал, что бы такое сказать Христе. Она шла молча, время от времени вздрагивая.

– Ты прозябла, Христя? – спросил Федор.

– И сама не знаю, что со мной, словно лихорадка трясет.

– Если хочешь… – несмело начал Федор, – у меня кожух добрый…

– Так ты его снимешь? А сам в рубахе останешься?

– Я в свитке. А хочешь, полой прикрою – они у меня широкие.

И торопливо расстегнул тулуп.

Христя усмехнулась. Федор увидел, как у нее блеснули глаза. Его сердце екнуло. Он и не помнит, как Христя прикрылась полой и прижалась к нему. Ему так хорошо, тепло, радостно. Оба шагают молча.

– Что, если бы твой отец нас сейчас увидел? – смеясь, спросила Христя.

– Христя! – и Федор притянул ее к себе.

– Не души меня, – ласково сказала Христя.

Федор вздрогнул.

– Пока солнце светит, – сказал он, – пока земля стоит… пока не умру, не забуду я этого, Христя.

Христя звонко расхохоталась.

– Почему же? – спросила она.

У Федора дух захватило, опалило жаром.

– Ты смеешься, Христя… Тебе все равно, – снова заговорил он, – а я?… Отец меня ругает, глупым называет. Я сам чувствую, что сдурел. А тебе все равно, ты смеешься… Голубка моя! – тихо прошептал Федор и крепко прижал Христю к груди.

Она чувствовала, как отчаянно билось его сердце, как жгло ей щеку его горячее дыхание.