Князь Петр Вяземский двинулся во Францию и Англию в 1838 году, дабы подлечить глаза и насладиться морскими ваннами а-ля «морж» Чаадаев. («6 октября выкупался я в 26-й раз в Брайтонских водах…» – потрясающая педантичность и заостренность на собственных купальных переживаниях.) Патриот и консерватор, князь был достаточно брюзглив и рассыпал множество поверхностных, но небезынтересных наблюдений: «В нравах, обычаях и предрассудках английского общества много bourgepourri (пошлости)». «Англичане упрямы, самолюбивы и во многом односторонни и недальновидны». «В английской жизни от того нет ничего нечаянного, и от того общий результат должна быть скука» или загадочное: «…есть что-то стерляжье в английской продолговатости, желтизне и речной природе».

– Лучше бы не лез со своею княжеской мордой в английский характер! – заметил Кот. – Откуда в Англии стерлядь? Жил в Англии в свое удовольствие, а потом начал все клясть и поносить! Сидел бы в халате в своем деревенском имении и нюхал крепостных девок! (Как все англичане, Кот считал, что иностранцы не моются.)

Уникальна судьба русского дворянина Владимира Печерина, принявшего католичество и прожившего многие годы в Англии и Ирландии. В своих «Замогильных записках» он не скрывает своих восторгов от Англии: «Вот страна разума и свободы! Страна, где есть истина в науке и в жизни и правосудие в судах; где все действуют открыто и прямодушно и где человеку можно жить по-человечески!» Или: «Англичане терпеть не могут итальянского размахивания руками и поддельного французского энтузиазма».

Печерин был лишен гражданства как «невозвращенец», вряд ли обрел себя за границей, а в конце жизни глубоко сожалел о своем выезде из России.

Его англофильство тоже не лишено иронии:

«– Итак, вы любите Англию? – сказала она, улыбаясь.

– Как же не любить ее? – отвечал я с юношеским восторгом, – тут все прекрасно, и небо, и земля, и люди, особенно люди, – прибавил я, глядя на нее».

Пожалуй, самым глубоким исследователем англичан явился Александр Герцен, волею судьбы длительное время живший в Лондоне, сумевший и очароваться цивилизацией, и жестоко разочароваться в ней.

– Самый настоящий кот Васька! – вдруг презрительно фыркнул Чеширский кот. – Этого вора давным-давно следовало бы отправить обратно в Россию, привесив к хвосту колокол!

– Что ты мелешь?! – оторопел я от такой непочтительности к нашему гению, но тут же вспомнил, что с подачи царской охранки распространялась басня о желчном и кривом коте Ваське – Герцене, который «забрался в Альбион, придумал ломать родной край и для этого стал щипать лежанку, на которой спал, и онучи с тертым полушубком и весь этот сор сдавал в журнал».

Герцен, пережив и влюбленность, и охлаждение к Англии, превзошел, наверное, всех русских писателей своими тонкими наблюдениями: «Англичане в своих сношениях с иностранцами – такие же капризники, как и во всем другом; они бросаются на приезжего, как на комедианта или акробата, не дают ему покоя, но едва скрывают чувство своего превосходства и даже некоторого отвращения к нему. Если приезжий удерживает свой костюм, свою прическу, свою шляпу, оскорбленный англичанин шпыняет над ним, но мало-помалу привыкает в нем видеть самобытное лицо. Если же испуганный сначала иностранец начинает подлаживаться под его манеры, он не уважает его и снисходительно трактует его с высоты своей британской надменности».

Русский философ отмечал огромную работоспособность англичан: «Эта прочность сил и страстная привычка работы – тайна английского организма, воспитания, климата. Англичанин учится медленно, мало и поздно, с ранних лет пьет порт и шерри, объедается и приобретает каменное здоровье». Боюсь, что тут серьезная передержка, но талантливо.