В 1837 году одна леди подслушала характерный разговор между двумя молодыми англичанами в Кале, куда они попали после пересечения Ла-Манша. «Какой ужасный запах!» – сказал один, погрузив свой нос в надушенный платок. «Это запах континента, сэр!» – ответил более опытный спутник.

Взгляд с острова на соседей-галлов, доставивших массу неприятностей и своим догматическим католицизмом, и постоянными заговорами в поддержку Шотландии и Стюартов, и просто самим своим фактом существования, никогда не отличался пастельным благодушием.

Порнографические открытки называли не иначе как «французскими рисунками», проституток именовали «французской консульской гвардией» (якобы в Буэнос-Айресе они гужевались около консульства Франции), а пользование их услугами – «уроками французского языка», сифилис – это «французская болезнь», презерватив – «французское письмо», а самое ужасное оскорбление – «французская собака».

Во время конфликтов с Испанией прилагательное меняли на «испанский». Французы не оставались в долгу: наказание розгами и, как следствие, страсть к порке во время секса – «английский порок», менструация – «английские гости».

Англичане любят посмеяться, что французские короли в Версале предпочитали не мыться, а только протираться, а придворные отправляли свои нужды в различных уголках дворца. Даже Наполеон – ха-ха! – писал ненаглядной Жозефине: «Не мойся! Я скоро приеду!» Правда, англичане забывают, что даже в XIX веке английские монархи очень удивлялись, если кто-то из придворных принимал ванну чаще чем один раз в неделю.[27]

Естественно, немцам, именуемым во время войны не иначе как «гунны», досталось не меньше. По опросам, проводившимся в Англии во время войны, портрет англичан и немцев отвечал ситуации: англичане – свободолюбивые, искренние, добровольцы во всем, терпимые, дружественно настроенные, терпеливые, любящие природу и верящие в тысячелетний мир; немцы – сторонники тирании, расчетливые, действующие только по приказу, жестокие, мстительные, с механическим подходом к жизни, агрессивные, нервные, верящие в тысячелетний рейх. И ныне немцы – основные соперники в Европе, за ними нужен глаз да глаз, чтобы не распоясались, они хорошие работники и вояки, но напрочь лишены юмора (самая страшная характеристика!), до абсурда педантичны, занудны и туповаты.

Итальянцы – это говоруны, воевать они никогда не умели, народ ненадежный, от них мало проку, но и бед они не приносят. «Когда мы думаем в Англии об итальянцах, – пишет один остряк, – приходят в голову мороженое, футболисты, которые могут получить работу в Национальном театре, официанты в красных рубашках и обтягивающих брюках (как сказала королева, прекрасное место для хранения оливок), оперные певцы, груды спагетти и певицы, похожие на груды спагетти».

Чеширский кот уже наговорил много гадостей об американцах, но коты эмоциональны и неважно разбираются в международных отношениях. Если быть корректным, то к американцам англичане относятся чуть сдержанно, но с уважением, без их помощи ослабевший британский лев не в состоянии проводить внешнюю политику.

В 1963 году я познакомился со светилом лейбористской партии Диком Кроссманом, работавшим в качестве шефа службы психологической войны в штабе союзников в Алжире вместе с Гарольдом Макмилланом, будущим консервативным премьер-министром Великобритании. В военные годы тесное партнерство между США и Великобританией только складывалось, и, по словам Кроссмана, Макмиллан смотрел на американцев, как греки смотрели на римлян: большие, вульгарные, шумные люди, более идеалистичные и более энергичные, чем англичане, зато более праздные и коррумпированные. Отсюда выводы: англичане должны руководить штаб-квартирой союзников, подобно греческим рабам, действующим по указанию императора Клавдия.