Подобному времяпрепровождению мешало только одно обстоятельство: и Ганс, и Дагмар были очень бедны. Поэтому они мечтали также и о том, чтобы как-нибудь разбогатеть, только ничего у них не получалось.

В разговорах да поцелуях провели они все лето, а ближе к осени Ганса вдруг обуял хозяйственный дух, и он повадился ходить в лес – собирать на зиму грибы и ягоды. Принес он ровнехонько две корзины, где грибы и ягоды лежали вперемешку, да еще с шишками и сухой берестой. Дагмар взялась было разбирать, но ягоды как-то сами собою незаметно съелись, а грибы, высушенные на палочках, почти совсем исчезли – такие черные и сморщенные они сделались.

На третий раз Ганс решил набрать всего побольше – чтобы и Дагмар полакомилась, и на долгую зиму хватило – и для того забрел очень далеко.

Медленно надвигался вечер; вдруг поднялся из земли густой туман, и вскоре Ганс погрузился как бы в молоко; а затем к привычному лесному запаху подмешалась горечь. Поначалу Ганс не вполне понимал, что это такое, но вот ноги вынесли его на обширную поляну, где хватило места, чтобы ветер разогнался и поприжимал туман к лесной стене. И вот там, на краю леса, увидел Ганс белые клочья, и черные стволы, и выползающих из земли извивающихся оранжевых змей. Они обвивали стволы и уползали под корни, а потом снова приподнимались, как будто танцевали. Горечь сделалась совсем невыносимой – из глаз Ганса потекли кусачие слезы, а в горле поселился толстый колючий шар. Поглядел-поглядел Ганс на черные стволы и желтых змей, а потом вздохнул и упал на землю. Корзина укатилась куда-то, неодолимый сон сморил Ганса.

А пробудился он – ничего вокруг себя не узнал. Стоял день – парчовый осенний день. В ледяном, совершенно прозрачном воздухе так хорошо видно каждый лист на дереве, каждого сонного жучка в траве. Повернув голову, приметил Ганс женские босые ножки. Это были очень белые хорошенькие ножки, которые шевелили пальцами, словно бы гримасничая. Чуть выше пальцев обнаружился подол бледно-желтого платья, расшитый стеклянными бусинами. Затем что-то негромко затрещало – тр-р! тр-р! – и подол вместе с ножками медленно взмыл вверх.

Тут уж Ганс приподнялся на локте – чтобы получше рассмотреть происходящее.

– А! – закричали сверху. – Очнулся, очнулся!

И, шурша широкими бархатно-коричневыми крыльями, рядом с Гансом опустилась фея. С крыльев на Ганса строго взирали круглые желтые немигающие глаза. Ганс так и замер в холодной траве, но тут на него упала копна душистых, пахнущих листвой, волос. Сверху эти волосы были покрыты сверкающими паутинками – каждая тонкая нить ловила солнце и отвечала переливами радуги или чистейшим серебром. Затем показалась рука, и из-под волос вынырнуло женское лицо, молочно-белое, с пухлыми губами. Такими губами хорошо пить березовый сок прямо из ствола, а еще – слизывать с них капельки меда. Длинные волоски бровей были украшены крошечными заколочками в форме бабочек – не менее десятка на каждой брови.

– Ох! – только и вымолвил Ганс и снова без сил повалился на траву.

Фея пощекотала ему нос длинной травинкой.

– А ну-ка, – велела она, – рассказывай мне что-нибудь интересное.

– Э-э… – замычал Ганс в некоторой тревоге. – А кто ты?

Крылья шумно развернулись. Теперь глазки смотрели еще строже. Ганс разглядел синий зрачок.

– Меня зовут Изабур, – сказала фея.

– Меня – Ганс, – представился Ганс и тотчас поспешно добавил: – А мою невесту – Дагмар.

– Как интересно, – проговорила фея, укладываясь на траву рядом с Гансом. Ее крылья, наполовину сложенные, непрерывно двигались, то открываясь пошире, то почти смыкаясь. Волосы феи рассыпались по земле. В вырезе платья, за тонкими стеклянными бусами, видна была маленькая грудь, и это сильно смущало Ганса.