Между ними вечно ненависть и будет, она их познакомила, она их и погубит.

Гуук не выдерживает, никакого удовольствия от того, что скормил Юне ее гордость и непослушание не чувствует. Он разворачивается, быстрыми шагами в зал возвращается. Он Дьявол, правитель, Бог, но власть его на этой девушке вмиг закончилась. Он ту, кого хотел поцелуями до исступления довести, в итоге болью самой чудовищной одарил. Гуук должен был наказать, и он хотел, но не так и не столько. Эта девушка как хрупкий цветок, она только кричит и ругается, а сил в ней – даже меч Гуука поднять не хватит, она эту пытку не переживёт. Гуук, если ее потеряет, себе этого не простит.

Дьявол опускается на свой трон и, прикрыв веки, продолжает слышать крики Юны, они в него вплетаются ядовитым плющом, кровь травят. Гуук может за стены выйти, город покинуть, эти крики в его ушах эхом век отдавать будут.

На Юне от Гуука нет живого места, но она дышит, и сила в ней пусть и слабо, но всё ещё горит. Гуук без единой раны, но изнутри разодранный, своим же зверем истерзанный, за боль девушки наказанный.

Он подзывает воина: «Если она потеряет сознание, пытку прекратить», – приказывает.

Юна уже минуты две как молчит, Гуук ее не слышит, мысленно: «Ну же, чертёнок, отключись», – требует.

Юна не кричит, не плачет и, кажется, больше боли не чувствует. Юна наконец-то умерла. Она так думает, улыбнуться пытается, радуется, но не тут-то было. Палач делает паузу, меняет хлыст, и те пары минут, пока удары один за другим не сыпятся на спину девушки, она понимает, что такое Ад. Сейчас она чувствует боль вдвойне, ведь пока ее били, она не успевал на ней сконцентрироваться, ожидая следующий удар, а в минуту покоя боль чудовищная. Будто с нее живьём кожу содрали, а в обнажённую плоть соль втирают. Будто на кровоточащие и пульсирующие раны расплавленный свинец капают, сверху кипятком ошпаривают. Тут ни один человек не вынесет, как она выносит-то? Почему не умирает, почему от страданий себя не избавляет. Перед глазами темнеет, она чувствует, как сгибаются колени, и бессильно виснет на верёвках.

Двадцать четыре.

Разочарованная концом представления толпа расходится, все возвращаются к своим обычным делам. Гуук идёт обратно во двор, наблюдает за тем, как так и не пришедшую в себя девушку снимают со столба.

– Отведите ее в покои во дворце, – приказывает он Бао, – и приставь к ней главного лекаря. Когда придёт в себя, пусть мне доложат.

– Да, господин.

Он подходит к уложенной лицом на пол девушке, пока слуги пошли за носилками, и, опустившись на корточки рядом, проводит пальцами по щеке. Даже истерзанная, еле дышащая, истекающая кровью – она самое прекрасное творение Всевышнего. Гуук до этого с пленительного цветка листья обрывал, но сегодня он его сорвал, втоптал в мрамор перед сотнями глаз и искупал в собственной крови. Он вокруг нее бы оранжерею возвёл, лучших садоводов приставил, даже солнцу бы когда вставать, когда на покой уходить приказал бы, лишь бы его цветок ничто не беспокоило, но Мин Юна так не захотела. Юна выбрала бороться, а ее противник самый сильный воин этой части света. Пусть Гуук и сорвал цветок, но не уверен, что из его корня другой, более покладистый, склонивший голову вырастет. Гуук подождёт, и если девушка всё равно для себя из этой пытки урок не извлечёт – он его снова сорвёт. Снова и снова до тех пор, пока Юна сама не придёт, глаза в пол опустив, руки к нему протянет.

– Ненавижу.

Гуук не уверен, кто это говорит, девушка или его собственный воспалённый мозг, учитывая, что Юна без сознания.

– Твоя ненависть меня не пугает, но твоё безразличие меня убьёт.