Я снова поклонился и протянул оружие врачу: я ведь видел, что он совсем безоружный. Он подошёл и взял оружие, внимательно посмотрев на меня. Я снова поклонился. Для него мне не жалко, он был настоящий медик, это было заметно по его опытным движениям во время осмотра и мягкому голосу, действующему так успокаивающе. По-моему, пистолет – вполне адекватная плата за лечение. Тем более что я успел первые десять патронов доработать, и теперь там мощные пули – человека насквозь прошьют.

Эта троица ушла; парню ничего не сделалось, не поломался, уходил с ними, только всё оглядывался, недобро погладывая на меня. Перетащив свой кусок пластика на новое место, я снова устроился в тени и, позавтракав, принялся за лечение: нечего тянуть, кость-то болит. Я уже сплавил обломки костей, теперь заживлял. Пара дней – и следов перелома не останется. Вон, я уже даже стоять мог, держала кость, хотя пока и хрупкой была.

Воду мне принесли, а вот еды не было: с ней, похоже, было сложно. Я видел, как разделывают трёх хищников, которых удалось завалить ночью. Костры разводят, жарить начинают. Хищников? Ну-ну. Их только с большой голодухи есть можно. Вода, кстати, тоже так себе: белёсая, плохо процеженная через фильтр, с местными примесями. Причём заметно, что использовали что-то вроде обеззараживающей таблетки. Не сильно это помогло, пить такую воду долго нельзя, но раз нет ничего другого, и эта подойдёт.

Я положил рядом с собой второй пистолет и снова занялся медитацией, сливая все силы в кость. Думаю, завтра к вечеру от перелома уже и следа не останется. А затем займусь внутренними повреждениями: основное я убрал, но нужно закончить. Необходимо подвижность себе вернуть.

Часа два я так занимался собой, как вдруг почувствовал опасность. Я хоть и слабый, но эмпат, и сейчас я ощутил целый коктейль направленных в мою сторону чувств: злость, ненависть, предвкушение, азарт. Мне это не понравилось, и я тут же открыл глаза и схватился за оружие, но в тот же миг пуля – та самая, из пористого материала – опрокинула меня на спину. Похоже, два ребра треснули. Нет, это не тот пистолет, что я дал врачу: там пули мной доработаны, меня бы убили ими.

У одного из шести молодчиков, подбегавших ко мне, оказался точно такой же пистолет, как у меня. У них, видимо, не было цели меня убить, и я вскоре понял почему. Вспомнились слова Высоцкого: «Целый взвод меня бил, аж два раза устал». Били меня ногами толпой в шесть рыл. Кто это такие, не знаю, одеты одинаково, в униформе, но не военные точно, прислуга, похоже. В такой же униформе были те трое, что уносили молодчика, ударившего меня ногой в живот.

Знаете, я многое могу понять, но вот это просто что-то с чем-то. Это какими же моральными уродами надо быть, чтобы избивать ребёнка?! Я узнал, телу двенадцать лет и пять месяцев – уже не дитё, по моему личному мнению, но ещё и не взрослый. Что-то между ребёнком и подростком. Вот когда заработает то, что отличает меня от женщин, то, считай, уже подросток.

Я лежал, сжавшись в комочек, избиваемый шестью парами ног, и думал о том, что непременно уничтожу этих уродов, причём с особой жестокостью. Каким образом я это сделаю, додумать не успел: получил сокрушительный удар в голову, и меня тут же вырубило.

Очнулся я от ощущения воды на лице. Открыв глаза, увидел уже знакомого мне врача, омывавшего мои раны. Всё тело болело: отлупили меня от души.

Взор показал, что я лежу обнажённый на куске пластика, в тени того самого обломка, а все мои нычки пусты. Меня не только избили, но и ограбили, даже одеяла забрали. Твари, уничтожу. Это война.