– Значит, шубка тут ни при чем?

– Отчасти при чем. Мне бы хотелось, чтобы вы ее забрали со всем остальным.

– А, – сказал Чарли, пытаясь прийти в себя. – Мистер Мэйнхарт, я ценю ваш звонок, и коллекция у вас действительно прекрасная, вообще даже поразительная, но я не готов принимать такой ассортимент. И буду с вами честен, хоть мой отец и перевернется в гробу от того, что я вам такое говорю: в этом чулане одежды – быть может, на миллион долларов. А то и больше. Если учесть то время и то место, которое займет ее перепродажа, стоит она, вероятно, где-то четверть этой суммы. У меня просто нет таких денег.

– Мы сумеем что-нибудь придумать, – ответил Мэйнхарт. – Чтобы вы просто вывезли ее из дома…

– Наверное, я мог бы взять часть под реализацию…

– Пятьсот долларов.

– Что?

– Давайте мне пятьсот долларов, вывозите до завтра – и все это ваше.

Чарли начал было возражать, но тут нутром ощутил, как отцовский призрак восстает из гроба, чтобы тяпнуть его по башке плевательницей, если он немедленно не прекратит. “Мы предоставляем важную услугу, сын. Мы – сиротский приют искусству и ремеслам, потому что согласны заниматься нежеланным, – мы придаем ему цену”.

– Я не могу так поступить, мистер Мэйнхарт, я как будто пользуюсь вашим горем.

“Ох, ёшкин дрын, какой же ты, блядь, рохля, – ты мне не сын. Нет у меня сына”. Что это – призрак отца потрясает цепями у Чарли в голове? Почему тогда у него словарный запас и голос как у Лили? Бывает ли совесть алчной?

– Вы окажете мне услугу, мистер Ашер. – Огромную – услугу. Если не возьмете вы, я тут же позвоню в “Гудуилл”[19]. Я обещал Эмили, если что-нибудь с ней случится, ее вещи не просто так раздать. Прошу вас.

И в стариковском голосе звучало столько боли, что Чарли пришлось отвести взгляд. Чарли ему сочувствовал, потому что понимал. Не мог ничем помочь, не мог сказать: “Это пройдет”, как все твердили ему. Оно не проходило. Становилось как-то иначе, но ничем не лучше. А у этого деда по сравнению с Чарли есть лишние полвека, в которые умещаются надежды, хотя для старика надежды эти – уже история.

– Давайте я подумаю. Проверю свои складские мощности. Если буду справляться, позвоню вам завтра, – вас устроит?

– Буду вам благодарен, – ответил Мэйнхарт.

И тут ни с того ни с сего Чарли сказал:

– Можно мне взять эту шубку с собой? Как образец качества коллекции – на тот случай, если придется ее делить с другими торговцами.

– Не возражаю. Позвольте, я вас провожу.

Когда они вышли в круглую залу, тремя – этажами выше за свинцовыми переплетами промелькнула какая-то тень. Крупная. Чарли помедлил на ступеньках и глянул, заметил ли старик, но тот ковылял вниз, изо всех сил цепляясь за перила. У дверей повернулся к Чарли и протянул руку:

– Простите меня за эту… вспышку наверху. Я сам не свой с тех пор, как…

Едва старик начал приоткрывать дверь, на крыльцо рухнула какая-то фигура, отбросив на стекла птичью тень ростом с человека.

– Нет! – Чарли метнулся вперед, оттолкнув старика, и захлопнул дверь, прищемив громадной птице клюв – черный и массивный, он уже просунулся внутрь и защелкал, как садовые ножницы, отчего сотряслась, разметав по мраморному полу содержимое, стойка для зонтиков. Лицо Чарли оказалось в какой-то паре дюймов от птичьего глаза, и торговец навалился на дверь плечом, чтобы клюв не отхватил ему руку. Птичьи когти заскрежетали по стеклу – тварь пыталась освободиться; одна толстая фацетированная панель треснула.

Чарли уперся в косяк бедром, затем сполз по нему, выронил лисью шубку и подхватил с пола зонтик. Им принялся тыкать птице куда-то в перья на шее – но выпустил косяк; один черный коготь змеей вполз в щель и дерябнул Чарли по предплечью, разодрав рукава пиджака и рубашки и саму кожу. Чарли всадил зонтик изо всех сил, и птичья голова рывком исчезла в щели.