– Ир… Постарайся это всё забыть и жить своей жизнью.

– Я закрыла перед ним дверь!

– Но ведь не ты в него стреляла! – настаивал повар…

И он был прав. Однако я больше верила своей давней ближайшей подруге – гипертрофированной Вине.

Много лет спустя мой психотерапевт, сказал примерно то же самое:

– Смерть этого человека – вина убийц. Людей, которые в него стреляли, но не Ваша.

Благодаря совместным усилиям с психотерапевтом, имеющим внушительный опыт, мои отношения с иррациональной Виной стали сильно прохладнее.

Когда я немного вернулась в себя и к работе, перестала ругаться даже на косяки поваров, к чему они долго привыкали.

Моя следующая после трагедии рабочая смена наступила через два дня. И я, будучи добросовестным официантом, приступила к вытиранию комодов и столиков на террасе от пыли. Дверки одного из двух комодов цвета венге были покрыты темно-коричневой кирпичной пылью. При этом кирпичей вокруг не было. Мимо проходила Вера, и на мой вопрос о странной пыли, что вытиралась почему-то с трудом, удивилась матом:

– … походу, это его кровь…

Спустя три года по убийству прошел суд, куда я была вынуждена явиться в качестве свидетеля. Выполнив свой гражданский долг и почувствовав долгожданное облегчение, и была уверена, что мне больше никогда не придется вспоминать самый страшный день в жизни.

После чудовищного преступления о своей жажде жизни и свободы я забыла, как и о давнем желании и намерении переехать в Москву или Санкт-Петербург. Хуже стала ощущать усталость и вообще тело. Меньше стала чувствовать и понимать свои потребности. Больше – пить и работать на износ, как робот на автопилоте.

Несколько раз психолог Элина пыталась вернуться к страшной теме, но я убедив себя, что все в порядке смогла убедить в этом и ее. Она была единственным в моём окружении человеком, кто не обесценивал пережитую мною катастрофу и понимал возможные последствия. Но я прислушалась к мнению большинства и не стала принимать кровожадное преступление близко к сердцу, обращать на него внимание и решила жить своей жизнью…

Это был третий по яркости день в моей жизни. Первые два – день моего зачатия и рождения, которые, к сожалению, я пока не помню. Но свой личный армагеддон… Я не просто его помнила, а словно застряла в нем. При этом старалась забыть его изо всех сил, как страшный сон. Однако, трагичные события впечатались не только в память, но и в мою личность против воли. Весь вытесненный, недопережитый и отрицаемый ужас из подсознания активно влиял на качество жизни.

Естественно, я не осознавала, не замечала ни этого влияния, ни его причин. Выбрав слепость и не принимая реальность целиком, я не могла отслеживать и контролировать влияние катастрофы. С началом психотерапии спустя много лет я обнаружила: травматичное прошлое было моей частью личности, как частью тела, уродующей меня, придпвавшей поведению странность, жертвенность и неадекватность.

Травма влияла из глубин, управляла моим поведением, а я называла это характером. Происходил дисбаланс: вместо атрофированного спокойствия работала гипертрофированная агрессия. Трудно вдруг осознать и обнаружить себя сломленной растоптанный, когда всю жизнь присутствовало убеждение, что излишняя тревожность, подозрительность, вспыльчивость – это врожденные и неизменные черты характера…

С признанием грубых ошибок, в своих далеких от действительности суждениях, пришло облегчение: характер строится из привычек и убеждений, формируется в процессе жизни и при сильном желании поддается коррекции и обновлению. Грустно признавать: вместо развития и реализации своих способностей и лучших качеств, я тратила жизнь на обслуживание иллюзий и страхов, что взросли на почве чужих ошибок.