– Зачем? – спросил Ольгерд.

– Там хранят срезы мозга Ленина.

– Ты там был?

– Был. Один раз.

– А меня с собой возьмёшь?

– Если пригласят, возьму! – рассмеялся Козак, открывая ключом скрипучий замок дерматиновой двери.

Внутри уютно пахло старым домом. Запах был знаком Ванчукову: очень похоже пах внутри комод бабушки Калерии. И ещё из подвала пахло супом, очевидно, сваренным для виварских собак. Широкая лестница со стёртыми, а то сколотыми местами, ступенями вела на второй и третий этажи.

– Нам с тобой наверх, – сказал Саша, забрал из рук Ванчукова портфель и бодро зашлёпал по невысоким ступенькам.

Дверь на третьем была белая, тоже двустворчатая и очень высокая – почти до потолка. Саша открыл, зажёг свет. Показал налево:

– Гардеробная.

Направо:

– Туалет и ванная.

Сняли верхнюю одежду, вытерли ноги.

Прямо открывался короткий неширокий коридорчик. В него выходили два дверных проёма. За одним располагалась не очень большая квадратная комната, под завязку забитая всякой пока ещё непонятной Ванчукову аппаратурой. Четверть комнаты занимала отдельная камера с дверью, сделанная из мелкой некрашеной металлической сетки.

– Это что? – спросил Ольгерд.

– Камера для регистрации электроэнцефалограммы. Экранированная. А то наводки большие. Иначе шумы полезный сигнал могут забивать.

Возле единственного низкого оконца комнаты стоял чей-то рабочий стол со стулом, весь заваленный бумагами. Рядом со столом – закрытая дверь.

Козак потянул ручку:

– Тёмная комната. Она же фотолаборатория. Она же чайная и кофейная.

Внутри тёмной комнаты по стенам стояли два шкафа со стеклянными, занавешенными изнутри, дверцами. В центре – овальный стол с чайником, сахарницей и чашками; четыре стула.

– Пойдём, дальше покажу, – предложил Козак, бросив портфель на стул в фотокофейной.

За вторым дверным проёмом начиналась большая светлая комната со свисающей с потолка красивой многозеркальной хирургической лампой. Под ней операционный стол. У длинной стены слева – стеллаж с аппаратурой. По правой стене стояли два рабочих канцелярских стола со стульями. В оба окна торцевой стены были врезаны кондиционеры воздуха.

– Это зачем? – Ольгерд показал на кондиционеры.

– Летом бывает жарко. Нельзя, чтобы животное в эксперименте перегревалось.

Ванчуков понятливо кивнул.

Из комнаты были ещё две двери.

– Кабинет шефини, – кивнул Саша на правую. А там, – он показал на левую, – царство биохимиков с центрифугами и хроматографами. Собственно, на этом этаже всё, больше тут ничего нет.

– Что делать будем? – поинтересовался Ванчуков.

– Начнём с кофе! – твёрдо сказал Козак, доставая из кармана пиджака мятую пачку «столичных».

– А мне можно? – спросил Олик.

Козак потешно нахмурил брови и толстым голосом пробурчал:

– А ты пионерский галстук надел?

– Не-е-т, – так же потешно толстым голосом протянул Ванчуков, – забы-ы-ыл…

– Без галстука – можно! – заржал Саша Козак. – Сейчас кофе, и пойдём крыс подкалывать.

– Это как?

– Препарат вводить. Для иммунизации. Крысиный виварий, а также морские свинки через двор. Там отдельный одноэтажный домик. Кстати, видел такую штуку?

Козак подошёл к никелированному прибору, похожему на здоровенный сундук на колёсиках, какие бывают в цирке у фокусников. Из сундука торчала штанга, на ней был привинчен телевизионный монитор.

– Не туда смотришь, сюда смотри!

Из щели на верхней поверхности прибора выходила широкая бумажная лента. Болтающийся её край был некрасиво оборван, как будто рулон туалетной бумаги. Саша нажал клавишу, лента медленно поехала. На ней появились восемь тонких синих линий.

– Ну, регистратор, – сказал Ванчуков.