Сборы на промысел – предприятие муторное, хлопотливое, особенно если ты живешь в забытом всеми углу России, в самой тьмутаракани, в бездорожице, на краю света, где каждый товарец, – фунт муки и крупы на кашу, – надо привезть бог знает откуда, путями затяжными, с перевалками через волока. Одно дело – заманить именитого кормщика, сломить гордыню, поклониться в пояс, а он уже подтянет к походу артель свободных покрутчиков, молодых, здоровых и сильных мужиков, могущих зимовать на Груманте. Конечно, покрут сбивает купец с толстым кошельком, ибо кормщик не даст денег задатком бедняку, у него у самого нет свободного капиталу, если большая семья и всем надо угодить. У бедного помора, который уж сколькой год не может выбиться из долгов, только деревенский богатина, у которого удастся выманить копейку авансом и надеть ярмо на всю зиму; и он, ломая шапку в руках, идет снова просить в долг, проклиная и себя, и хозяина, к которому идет в работники. А торговец всегда готов помочь, протянет навстречу руку с зажатым в ладони рублем, который непременно надо вернуть, но с присыпкой, дозволенной торговым правилом, чтобы не ободрать просителя как липку, но дать ему воздуху, чтобы, отправляясь в покрут на коче богатины, он знал, что семья не умрет с голода в следующую зиму и дождется жена мужа, не отпоет благоверного по дошедшим с Груманта вестям…

А у именитого кормщика все стоящие покрутчики на слуху; к каждому загодя зимой стоит съездить лошадьми или перенять на пути на Канин на наважий промысел, еще до Евдокии, когда поморы сбиваются в покрут на Мурман по треску с мая по сентябрь, куда путь неблизкий, в пятьсот верст пеши, и их ребятишки зуйками рядом с отцами помогают тащить чунки с рыбацким скарбом. Дети сызмаля привыкают к походным трудностям, вытряхающим душу наизнанку, когда тянешь санки с грузом, подхватываясь к отцу в помощь, проваливаясь по самые рассохи в рухнувший апрельский снег. До мурманского берега с Мезени и Пинеги, ой, жутко попадать, да и там, за работою руки в кровь, если паренек еще и мал летами, но он и наживщик у батьки, и мастер шкерить рыбу, разжечь костер, сварить уху, прибрать в избенке, проверить яруса, снять рыбу с крюков, вернуться к стану. А до берега далеко, иной раз и версту и две грести надо… Вот такого парнишку лет четырнадцати тоже можно прихватить на Грумант в «зуйки», когда придет нужда куда-то скоренько сбегнуть, что-то срочно выправить, подмести, сварить, наколоть дров, затопить печуру на стану, наладить на стол брашно, освежевать зверя, ощипать перо у дичины, помочь хворому, заменить больного иль отдавшего богу душу …да мало ли в зимовье всяких дел по мелочи, до которых у взрослого покрученника и руки не дойдут, он занят промыслом, добычею…

Все дороги идут через Большую слободу, через мирскую избу, где выправляют походники бумагу на отлучку из дома, а там уже подхватят надежные слухи, что где творится, такой-то богатина сбивает покрут на Матку, на Грумант, на Канин за зверем, на Мурман по треску. Вроде бы мезенская слобода – место узкое, тихое, всех-то мещан и с тысячу едва наберется в самый людный год, и каждый поселянин вроде бы возле своей печи суетится, перебирая в памяти недолгие годы свои перед тем, как предстать пред Спасителем… Но это лишь на первый посторонний взгляд. А коли хватишься летом по нужде найти мужика в помощь, и с фонарем не сыщешь по всей волости – так внезапно обезмужичится родной край, только древние старики, из которых уже песок сыплется, самим требуется крепкая рука в помощь добрести до обеденного стола. Все поморы бьются в поисках хлеба насущного, живой копейки для семьи.