– Садись, поищу сейчас твою трудовую, – сказал Грудинин, включая причудливой формы лампу из богемского стекла. – Что раньше не забрал?

– Не хотел приходить.

– А-а-а-а, – протянул Грудинин, вспоминая теперь подробности ссоры с Сашей. – Обижался что ли? Поговорка есть: мужик на барина злился, а он и не знал. Знаешь?

– Ты мне не барин, – угрюмо сказал Саша.

– Ну не барин и не барин. – Грудинин достал из кармана ключ и, отперев замок верхнего ящика стала, стал перебирать документы. – Вот книжка твоя. Смотри – написал – «по собственному желанию». А мог бы и по статье уволить за концерт этот твой.

– Спасибо, – сухо сказал Саша, подходя и беря книжку.

– А то, может, зря уходишь. Работу другую нашёл себе уже?

– Нет.

– Ну смотри. Я зла не держу, работник ты хороший, а я пока никого не взял.

– К тебе бы я не пошёл, да и куда к тебе, если ты… – начал Саша и запнулся.

– Что я?

– История эта… С аварией.

– А, слышал уже. Ну и что? – спросил Грудинин, иронично улыбнувшись.

– Как что? В тюрьму сядешь теперь.

– Кто это сказал тебе? Никуда я не собираюсь.

Саша удивлённо и растерянно взглянул на него.

– Что, откупился? – уже твёрже сказал он, засунув руку в карман и словно бы ища там что-то.

Это движение, на которое тогда он не обратил внимания, теперь снова, уже в который раз припомнилось Грудинину.

Он, ничего не ответив, лукаво улыбнулся на вопрос Саши.

– Получается, никакого наказания тебе не будет?

– Ну почему, будет наказание, я даже понёс его уже. Соразмерное вине и, как бы это лучше сказать… общественному положению.

– Какое же это наказание?

– Ну ты тут про деньги говорил. Да и нервы, время.

– И это что, все? Там ребёнок погиб, а ты – «нервы, время»! – с негодованием почти прокричал Саша.

– Не ори, – спокойно сказал Грудинин. Ему всё интереснее было наблюдать за Сашей. «Вот я шаблон-то ему порву. Главное – драться бы не полез», – подумал он.

– А что это, – уже тише, но также твёрдо сказал Саша. – Что это означает – ну это – про общественное положение?

– Что? Ну то – каждому своё наказание, по Сеньке и шапка.

– То есть – тебя вот так отпускать, а кого-то… ну там кто булку хлеба украл, того…

– Того сажать, – вместе с Сашей хором закончил Грудинин предложение деланно-серьёзным тоном, но продолжая иронично улыбаться.

– И это – справедливо?

– Вполне, – сказал Грудинин, падая в кресло и делая головой круговое движение, чтобы расслабить затёкшую шею. После выпитой водки и ощущения хорошо сделанного дела ему приятно было теперь самодовольно пофилософствовать. – Так уж общество устроено – каждому воздаёт так, чтобы не повредить себе. Тут принцип саморегуляции действует. Вот я – полезный ему человек, уважаемый, состоятельный. А погибшая? Знаешь, из какой она семьи? Вот давай без формальностей, со здоровым цинизмом, – сказал он, ребром ладони расслабленным солидным движением ударяя по столешнице. – Положим, выросло бы из неё что-то, но, скорее всего, пила бы как мать. От осины не родятся апельсины. Но это и не важно. Есть свершившийся факт – девочки больше нет. И ради чего меня наказывать? Я понимаю, если бы я был психом и специально сбил её – это понятно, наказанием меня общество защищало бы себя. Но я сбил случайно, и этого, разумеется, не повторю. Так для чего? Остаётся одно – удовлетворить мстительность этой тётки – её матери. Получается в сухом остатке – ты следишь за моей мыслью – получается, что меня, человека, принёсшего немало пользы обществу и способного ещё её принести, запрут за решётку ради тупых амбиций какой-то алкоголички? Ну и где справедливость?

– А как же закон?

– Закон, Саша, как геометрия. Вот записано в учебнике – линия длиной двадцать сантиметров. А ты попробуй начерти такую линию – сможешь? Нет, обязательно выйдет на миллиметр-другой больше или меньше, и прямая будет не прямая, а кривая. Да даже примени ты самое точное в мире оборудование – и тогда будет хоть на миллиардную долю, а неровность. Теория – одно, а практика – другое. И это с материалами, свойства которых хорошо изучены. А что – с людьми? У каждого свой характер, взгляды свои, да, в конце концов…