Поскольку митрополит не произнес ни слова, а глаза его были полны тихого сострадания к жертве, то его грозящего пальца над их головами мучители испугались – моментально разбежались в стороны. Этого было достаточно, чтобы подняться с колен Федору и кинуться навстречу митрополиту. Лицо его в ссадинах и подтеках было черно-синим от побоев. Уцепившись ледяными руками за руку владыки и целуя ее пепельными губами, избитый Федор лепетал:

– Спаси, спаси меня от смерти, владыка…

Андрей Шуйский презрительно бросил:

– Сейчас жалкий вид имеет… Зато каким гордецом ходил промеж нас, дружок государев… Видали мы таких фаворитов…

Макарий метнул в Шуйского гневные расширенные зрачки и, чеканя каждое слово, выдал князю:

– А если бы тебя так, как его… Тоже, небось, жалкий вид имел бы…

Шуйский усмехнулся:

– Нашел, кого жалеть, владыка… Не боишься заступником выступать фаворита низкого?

– Он не фаворит… – Макарий, овладевший собой и похожий на икону древнерусского письма, говорил спокойно и без всякого трепета и страха. – Он друг государя-Ивана… Я выполняю просьбу государя защитить его друга от посягательств на его жизнь…

– Бояре прогневались на государева друга… Знать есть за что… – крикнул срывающимся голосом клеврет Шуйских, Фома Головин. – Ты бы, святой отец, был бы помягче с боярами Шуйскими… Как бы не осерчали они на тебя…

Макарий опустил указующий и грозящий перст и сделал шаг навстречу Андрею Шуйскому. Кивнув на озлобленного Головина, приблизившегося к нему, спросил спокойно Шуйского:

– Так кто же серчает на меня – ты, князь Андрей или этот?.. За что серчать, когда пастырь за жизнь человеческую вступился?..

– А зря ты, владыка, вступился…

Шуйский не успел ответить, в дверях своей палаты он увидел государя Ивана и остановился в замешательстве… Все обернулись разом на вошедшего Ивана – и Федор, и Макарий, и Фома…

– …В народе уже кричат, будто боярина Федора убивают… – тихо промолвил, бледный, как полотно Иван-отрок.

– Еще не убили… – зло хмыкнул Андрей Шуйский. – А надо бы… За дело бы вышло… Народ все понял бы…

– Посули блага и милости народу, так – того и гляди – он ворвался бы во дворец нам на подмогу… – вякнул Фома Головин. – …Бить государевого друга Федора… Не любит народ горделивых…

– Не клевещи на народ, Фома… – возвысил на Головина голос владыка Макарий. – И ты не гневи Бога, князь Андрей.

– Не время сводить счеты, … – тихо молвил Иван. – А друга своего Федора в обиду не дам…

Иван подошел к митрополиту и встал вместе с ним стеной на пути бояр к Федору Воронцову, оказавшемуся за их спинами.

– Вот как… – ухмыльнулся Андрей Шуйский, угрожающе засопел и подмигнул своим клевретам.

Самый шустрый из клевретов Шуйских, Фома Головин схватил своей огромной рукой за ворот мантии Макария и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока в ней чего-то не треснуло. Иван закрыл глаза, чувствуя, что от бессилия что-либо предпринять теряет сознание. Если бы не Федор, подставивший ему плечо, отрок упал бы на пол. Но Иван удержался и открыл глаза, полные бессильных беззвучных слез. Озверевший Фома Головин под одобрительные взгляды Шуйский дошел до того, что, наступив на мантию митрополита, сдернул ее, треснувшую во многих местах, и изодрал ее…

Макарий стоял, как голый, в подряснике, сжав до хруста пальцы в кулаках. Он не проронил ни слова. Иван беззвучно плакал. Макарий положил свою ладонь на голову отрока, погладил ее и сказал:

– Не надо, Иван… Не плачь… Ты спас друга – это главное…

На следующий день Федора Воронцова Шуйские сослали в Кострому…

Проведя бессонную ночь в злых слезах и терзаниях уязвленной души – еще бы, на его глазах унизили не только близкого друга, но и дорогого наставника-владыку – Иван провалился в сон, как в черную бездонную яму лишь под утро…