Ранним летним утром, когда высоко летающие ласточки в бесцветном небе обещали знойный день, Александр Иванович Молога с приятным кряхтением распрямил спину, поставил одну ногу на широкую дубовую колоду и начал раскуривать короткую трубку. Наваленная кучка колотых четвертушками дров свидетельствовала о том, что мастер встал до рассвета. С годами по утрам хочется спать всё меньше, уж слишком быстро начинает бежать жизнь. А без дела Мологу никто и никогда не видел. В редкие, свободные от службы дни, он всё время что-то делал: чертил на досках берёзовыми угольками, что-то измерял заграничными циркулями, выпиливал строгал или вытачивал деревянные детали. Для этого к главному дому с каменным подклетом была пристроена длинная мастерская, а к мастерской ещё избушка, в которой для большой работы селились подмастерья. Но в основном жизнь Александра Ивановича протекала на постройке церквей, теремов, изб для служилого люда и других деревянных сооружений, то есть согласно призванию зодчего.

Утреннюю тишину нарушил скрип телеги, негромкое пересыпание молодых голосов, прыски девичьего смеха. Это сельские ребята шли с сенокоса. Что-то хлопнуло на мельнице, колесо которой крутилось водами чистой речки, обрамлённой камышами и осокой. Раздался бас мельника, ярко объяснявшего кому-то из нерадивых работников его место и личные качества, и лёгкий ветерок доносил сочные многоэтажные фразы. На звоннице Трифоновской церкви осторожно прозвенел колокол, потом ещё. Напрудная слобода просыпалась и приходила в движение.

С намерением разбудить внука и заставить его складывать дрова в поленницу Александр Иванович притушил трубку, вытряхнул остатки табака и пепла, и начал подниматься к двери в дом. Дробный топот копыт за воротами заставил его замедлить и обернуться.

– Иваныч, доброго утра! Отворяйте, тверичи! – раздался задиристый звонкий голос с улицы. «Ваську, племянника с утра принесло», – подумал Молога.

– Василий, за каким лядом приехал? – для виду строго спросил мастер и двинулся к воротам. Опережая деда, перепрыгивая порог и ступеньки, с крыльца слетел и помчался к калитке мальчишка лет двенадцати, в длинной рубахе, без подштанников и босиком.

– Дядя Вася, открываю! Заводи Марусю! —крикнул мальчик, ловко отщёлкивая засов и, придав всем своим щуплым тельцем веса, распахивая тяжёлую створку.

– Марусечка! – мальчик погладил по морде и принял под уздцы кобылу песчаного цвета.

– Сергуля, здоров! Из колодца воды не давай Маруське, простынет! Из бочки тёпленькой… Здоров, дядя Саша! – всадник с большей чем полагалось его возрасту и фигуре важностью спустился с лошади и протянул руку Мологе.

– Здравствуй, Вася! Ты что павой вырядился? Кафтан на тебе не то литовский, не то фряжский. Проходи в дом! – скомандовал мастер.

А Вася и правда был одет с иголочки, роскоши к кафтану цвета тёмной черешни и новеньким мягоньким сапогам добавляла широкая сабля в ножнах с почти незаметным изгибом. Ну то есть из таких клинков, которые уже и не меч, но и не сабля в татарском или турецком понимании. Расшитая перевязь, широкий серебрёный пояс, за который был заткнут вишнёвый же клобучок – в общем, все у молодца было нарядно и ново.

– А вот так, дядя Саша, дивись, какая форма теперь у нашего полка! – сказал Васька, усаживаясь на скамью в светлой горнице. – Это ж как продумали воеводы! Чтобы каждый полк таким цветом, каким потом удобно поле боя различать и руководить. Какой значит полк для атаки, какой осадный, какие правой – левой руки. Взглянет государь из ставки и всё ему видно, куда кого направить, все по своим цветам!