– Дети, идите в избу, вашего папу привезли.

С криками: «Ура! Папочка приехал!» ребятня побежала домой.

После яркого солнца в горнице царил полумрак. Посреди комнаты стояли две табуретки, на них незнакомые мужики устанавливали гроб. Заплаканная тетя Саня пристраивала свечку в папиных руках. Ошеломленные дети замерли на пороге. Только Галочка протопала крепенькими ножками вперед, похлопала по отцовской руке:

– Папа… папа пит?

И повернулась к остальным, приложив пальчик к губам:

– Тс-с-с, папа пит.

В углу за печкой, безучастно покачиваясь из стороны в сторону, сидела женщина в черном платке. Дети не сразу узнали в ней мать.

Хоронили Георгия без Насти. Она так и не встала с табуретки, не понимая, чего от нее хотят. Дети брели за гробом по весенней распутице, держась за руки тети Сани и тети Дуси. Галочку нес на руках Иван.

К поминальному столу Настя тоже не села, непонимающими глазами смотрела на Саню, когда та попыталась ее хоть немного покормить.

Шли дни. Настя потихоньку приходила в себя, делала нехитрые домашние дела, но ни с кем не говорила, погруженная в свои мысли. Крапивиным пришлось временно перебраться в дом Насти, чтобы присматривать за ней и детьми. Дуся, добрая душа, помогала, чем могла.

Как-то воскресным днем бабы затеяли печь хлеб. Вдруг Настя словно услышала что-то, вытирая руки о фартук, заторопилась в сени. Оттуда послышался ее вскрик и быстрая речь. Саня кинулась следом. В сенях на стене висело корыто, в котором Настя обычно стирала. Сверху на том же гвозде висел кафтан Георгия. Настя обхватила корыто руками и, прижимаясь лицом, всем телом к кафтану мужа, говорила быстро, бессвязно:

– Ну где ж ты был так долго, Гешаня? Я же извелась вся… А они говорили… Но я не верила, не верила! Я знала, что ты вернешься, знала, что ты не оставишь свою птаху… Только больше не уходи… не уходи, ладушка мой… Не отдам!

– Настя, Бог с тобой, это ж корыто, опомнись… – пыталась увести ее назад в горницу Саня, но где там! Настя вырывалась с недюжинной силой. Перепуганные дети громко плакали, цепляясь за мать.

– Мамочка, ну нет же папы, папа умер, – уговаривала ее Ниночка. Настя оттолкнула дочку:

– Что ты говоришь, негодница?! Вот же он, пришел! Не видишь, что ли?

На крики прибежала Дуся. Поняв, что происходит, быстро увела детей к себе домой. Иван побежал за врачом.

В тот же день Настю увезли в больницу.

Вернулась Настя только через две недели, вся какая-то погасшая, почерневшая лицом, но спокойная, осознавшая тот факт, что Геши больше нет на белом свете, что никогда он не переступит порога их дома, не обнимет ее, не назовет своею птахой. Отныне суждена ей горькая вдовья судьбинушка, одной ей поднимать четверых детей. Голодные детские глаза, отчаянное положение оставшейся без единственного кормильца семьи, заставили ее выкарабкаться из безумия. Не время было горевать, надо было выживать.

Шла весна 1933 года… Голод расползался по стране. В Аргаяше появились изможденные, оборванные люди, немногие, кому удавалось добраться сюда из Поволжья. Они рассказывали страшные вещи о вымерших деревнях, в которых не осталось сначала домашней скотины, потом собак и кошек, а затем и людей. Шепотом передавались слухи о том, что осенью у крестьян отобрали и вывезли все зерно по продразверстке. Нечего есть, нечем кормить скотину, а теперь нечего и сеять. Что из города приезжают вооруженные отряды, которые ходят по дворам в поисках припрятанного хлеба, и если что-нибудь удается найти, вывозят подчистую, обрекая семьи на голодную смерть. С оглядкой рассказывали и совсем уж страшные вещи о крестьянских восстаниях и их расстрелах, о случаях людоедства.