Но пьяницы все-таки встречались.

В одном византийском памфлете говорится: «Не входи в мои виноградники, Иаков, не срезай у меня лозы, не выжимай у меня винограда, ибо ты, как сухая губка, вбираешь в себя вино всеми частями. Ты пьешь целую ночь и, хвастаясь, говоришь: я не примешал к вину воды, как делают трактирщики, ни горячей, ни холодной; я пью его не смешанным».

В другом памфлете об осмеиваемом лице сказано, что он изучил все столичные трактиры и, поднеся кубок ко рту, пьет, не переводя дыхания, как животное.

Трактиры были в Константинополе, но посещать их считалось неприличным для людей порядочного общества, и самое ремесло трактирщика считалось позорным. Молодежь кутила, но задавала пиры у себя дома. Об одном важном сановнике, любившем пожуировать, историк Никита Хониат рассказывает: «Не имея себе соперников в обжорстве и превосходя всех в питье вина, он умел подпевать под лиру, играл на арфе и плясал кордакс (комическую пляску с непристойными телодвижениями), быстро перебирая ногами Жадно наливаясь вином и часто насасываясь им,как губка, он не потоплял, однако-же, своего ума в вине, не шатался, как пьяные, не склонял головы на сторону,как бывает от хмеля, но говорил умно и становился еще одушевленнее в разговоре. Он любил устраивать пиршества и этим приобрел любовь всех лиц,жаловавших веселый разгул. Приезжая к подобным господам, он пил так много, что им долго приходилось отрезвляться и освежать голову. Другие же пили с ним наравне. Это были, которые вливали в свое брюхо по целым бочкам, пили из кувшинов, вместо стаканов. Этот сановник мог не только пить, но и есть необыкновенно много. Особенно любил он зеленые бобы, и, вот, когда он однажды был на войне и стоял лагерем на берегу реки, завидел он на другом берегу полосу бобов. Тотчас же раздевшись до нага и переплыв на другую сторону, он поел большую часть их, но и тем не удовлетворился. Связав остатки в пучки и положив на спину, он перетащил их через реку и, расположившись на полу в палатке, с наслаждением поедал бобы, как-будто долгое время ничего не ел».

Нечего и говорить, что жестокость также была в тогдашних нравах. Делались такие зверства, от которых волосы становятся дыбом. Пытки и членовредительные наказания указывают на большую жестокость, но это, по крайней мере, делалось по суду. На суде можно было оправдаться, можно было надеяться, что судьи будут действовать по закону и справедливости. Гораздо хуже был административный произвол. Лиц, заподозренных в заговоре, обыкновенно не судили, а «убирали». Этим пользовались, когда кто-нибудь казался неудобным. Временщики, как уже сказано выше, играли большую роль в Византии. Они пользовались неограниченным доверием царя и распоряжались его именем совершенно самовластно. Против таких лиц не было управы: они отравляли, конфисковали имущество, ссылали; нельзя было жаловаться на них в суд. Впрочем, если хотели стоять на почве закона, то подбирали подходящих судей, взводили на совершенно невиновных какое угодно обвинение и, считая его доказанным, действовали уже на основании такой то статьи свода законов. Вот примеры жестокости нравов, господствовавших в Византии.

Один император придумал для своего дяди, имевшего титул деспота, особого рода место заключения. Была крепость, выстроенная на скале; жители ее выламывали камень из этой скалы и таким образом, образовывались глубокие ямы, куда стекала дождевая вода. Вычерпав воду из одной такой ямы, туда спустили по лестнице «деспота» и одного мальчика из его прислуги. Затем закрыли яму и, по словам византийского историка, «держали страдальца в тесноте и невообразимо несчастном положении. Нечего говорить уже о других неудобствах, о мраке и об удушливом воздухе; а скажу лишь об одном, более важном, что приводит меня в содрогание при одной мысли. Место, где сидели заключенные, было очень тесно; следовательно, по необходимости должны были находиться рядом горшок для известного употребления и хлеб. Можно себе представить, что должно было быть на душе у заключенных, во время еды при таком отвратительнейшем запахе! Но этого еще мало; горшок, поднимаемый вечером сторожами на веревке, часто опрокидывался деспоту на голову, потому ли что сторожа издевались над ним или по нечаянности».