– А ты, немой, молодец! Усваиваешь уроки мои. Хорошо вмазал! – прислонившись плечом к дверному косяку и засунув руки в карманы, Терентьев жевал жвачку. За ним выглядывали его приятели. Я дрожащими руками подобрал с пола мыло и конфеты, сунул их в тумбочку, вытер кровь со своего лица.

Однако Тереньтев недолго командовал над нами в детском доме. Наверное, в нем было столько злости, ненависти к людям, накопленное за все 15 лет пребывания здесь, что это должно было закончиться очень плохо. В очередной раз он со своим дружком бежал «на волю», как они выражались. Решили спрятаться от полиции в лесу. Выбрались за город, углубились в чащу. Случайно наткнулись на дом лесника. Дверь была закрыта, лесник ушел осматривать свои угодья. Разбили окно, залезли. В избушке нашлась водка, колбаса в холодильнике. А также ружье с патронами. Наши «герои» выпили водки, забрали оружие и пошли «гулять». Сначала они пульнули по кабине электровоза, который тащил цистерны с нефтью. Дробь разбила боковое стекло и ранила помощника машиниста. Потом Терентьев стрельнул по коровам, беспечно жевавшим травку на поляне у леса. Животные с ревом бросились прочь. Спустя полчаса в округе уже знали о двух пацанах, которые палят из ружья по всему, что движется. Нашелся смелый мужик, который пошел с голыми руками их обезвреживать. Он не знал, что перед ним стоит законченный подлец по фамилии Терентьев. Если бы знал, может и не пошел бы. Когда мужик подошел к двум пьяным подросткам на расстояние в десять метров, Терентьев выстрелил из ружья картечью ему в грудь. Из двух стволов одновременно. Убил наповал.

Спустя полчаса на место происшествия приехала полиция. До нас дошли слухи, что они не могли захватить Терентьева и его дружка до тех пор, пока у этих гадов не кончились патроны. Отстреливались. Потом в наш детдом приезжала из Москвы одна комиссия за другой. Директриса каким-то чудом удержалась в своем кресле. Сразу притихла, не орала на нас как раньше.

Что стало с Терентьевым и дружком, мы так толком и не узнали. Кто-то говорил, что его застрелил полицейский, кто-то утверждал, что их судили и отправили в колонию. Нам об этом взрослые не сообщали. Но одно помню точно. Весь детский дом облегченно вздохнул, когда в его коридорах не стало слышно скрипучего, противного голоса Терентьева.

У нас в комнате были не только одни глухонемые. Но и ребята с нарушениями речи. Они слышали, но говорили очень плохо. Я часто не мог понять их. Тогда объяснялись жестами, почти как глухонемые.

В соседней комнате жили странные дети, которых называли аутистами. Для меня они были как инопланетяне. Очень непохожие на других, то нервные, то задумчивые. Если их обижали, воспитатели наказывали очень строго. Все знали, что дядька по имени Санчо больно лупил ремнем обидчиков детей с комнаты номер пять. Почему так звали этого дядьку, я не узнал. Он сам был какой-то странный, носил небольшую бороду, ходил по дому угрюмый, бормоча себе под нос непонятные слова.

Спустя шесть месяцев я научился писать. Читать я умел раньше, меня мама водила на «буковки», специальную секцию в детском саду. Я там быстро запомнил все буквы и знал, как из них складываются слова. А тут на уроке всем дали шариковые ручки, и мы начали изображать своими каракулями слова. Мама мыла раму. Я раньше не знал, что такое рама. Когда писал это предложение, слезы капали на бумагу, буквы расплывались, воспитательница ругалась на меня. Другие дети не плакали. Некоторые из них не знали, кто такая мама.

А у других были мамы и папы. Но они почему-то отдали своих детей сюда. Я очень часто видел свою маму во сне. И тихонько плакал утром под одеялом. Но не так как раньше, когда ревел два или три раза из-за смешных обид. А просто слезы градом катились у меня из глаз, и я не мог их остановить. Те старые обиды казались теперь мне придуманными, не реальными. Очень помню такой случай в магазине «Детский мир». Там в углу стояли машины, на которых можно было кататься. Я и залез в одну из них, нажал на педаль. Машина поехала, порвала ленточку ограждения. Выскочила продавец, закричала на меня. Я заревел. Мне было обидно и непонятно, что она так кричит? На меня дома никогда не кричали. А тихо объясняли, почему нельзя так делать.