– А мне вот совершенно не понятна ваша нынешняя упёртость, – голос Евдокии Путятичны был спокоен. – В конце концов, он тут один такой…

– И одна паршивая овца способна попортить всё стадо.

– Вот давайте не будем. Вы же вполне разумный человек, Афанасий Петрович. Да, мальчика не крестили. Таково было желание его отца.

– Который при этом не сподобился дать ему своего имени.

Так это про нас говорят? Тем паче надо послушать. В своё время я и выжил-то отчасти потому, что вовремя понял – не бабло рулит миром, а информация. И не бывает её, лишней. Всякая сгодится в своё время.

Главное, распорядиться ею правильно.

– Да, это кое-что осложняет, но…

– Мы обязаны спасти его душу!

– Как? Крестив насильно? Вы ведь должны понимать, что такой обряд не будет иметь силы.

Не понимаю.

Но слушаем.

И прижимаемся к темной стене.

– Он ребёнок. Его сердце ещё не очерствело. И его душа открыта для нового. Он не коснулся скверны, а потому у нас есть шанс…

– Лишить его силы? И единственной надежды хоть как-то устроить своё будущее? Вы ведь понимаете, что Громовы неспроста служат… ей. И людям тоже. Вера верой, но миру нужны Охотники. Они защищают его от теней.

А это кто такие?

– Или они влекут их в наш мир? – пылко возразил батюшка Афанасий. – Будучи сами скверной, скверну и притягивают…

– Это всё богословские споры, – Евдокия Путятична произнесла это очень устало. – Да и… опоздали вы, Афанасий Петрович. Его дар уже очнулся.

Какой?

– Уверены? – переспросил Афанасий Петрович.

– Более чем… он если не в активной фазе, то на пороге её точно. Да и вы сами понаблюдайте за ним. Мальчик незрячий. Давняя травма привела к отслоению сетчатки. Так что он ослеп давно и, боюсь, бесповоротно, но при том он как-то видит… достаточно, чтобы не натыкаться на предметы, обходить людей. Найти дорожку вот… даже в полной темноте.

Чтоб вас… а батюшки, оказывается, умеют ругаться.

Вычурно так.

– Как давно? – голос его аж подсел. А я порадовался, что если тут про темноту, то нас точно не увидят.

– Полагаю, после того… столкновения. Его снова ударили по голове. Возможно, это как-то повлияло… он очень переменился с той поры. Неужели сами не заметили?

– Я думал он так… плохо видит. Или притворяется. Вам ли не знать, сколь часто они притворяются.

– Уж поверьте мне… может, я и не лечу, но такие травмы не подделаешь.

– Значит, он вот-вот…

Савка зажал рот руками. И я с трудом подавил даже не страх – первобытный ужас.

– Вы кому-нибудь говорили? – а вот изменившийся тон Афанасия Петровича мне не понравился. Категорически.

– Пока взяла на себя смелость написать ещё одно письмо Громовым.

– Молчат?

– Да.

– Звонить?

– Не выходит. Не отвечают.

– А если не откликнутся? Вы же понимаете, насколько это опасно… даже не для него. Для всех… если мальчик видит тени, то рано или поздно они увидят его.

– В пятницу я встречаюсь с Завадским. Да и не стоит беспокоиться. Поверьте, я имела дело с охотниками. Они годами учатся видеть.

Это слово она произнесла особым тоном.

– Так что время у нас есть…

– И всё-таки, надеюсь, вы осознаёте, сколь опасно держать его здесь, среди обычных детей.

– Осознаю.

– Как и то, что я обязан доложить…

– И это осознаю. Более того, я надеюсь, что вы, как верный служитель Церкви сообщите Синоду…

Они всё-таки ушли, куда бы там ни собирались.

– Кто такие Охотники? – спросил я у Савки, раз уж мы всё одно стоим. Выходить сейчас было небезопасно, мало ли, вдруг да Евдокия Путятична вернётся или вон батюшка.

– Это… это те, кто убивают тени.

– А кто такие тени?

– Это… это тени… они идут с изнанки. С мира нави. Они пьют силу и жизни. Они… они теперь нас увидят! Увидят нас! Увидят и…