…А радиоприемник негромко играл грустно-веселую песенку: «Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех…»

Владимир Семеныч отошел к окну. Завернув правую руку, почесал большим пальцем под левой лопаткой. И вдруг сморщился болезненно.

– Что с тобой? – обеспокоенно спросил Дмитрий.

– Да так… Ничего особенного. Сердечко малость поскребывает. Грызуны какие-то завелись – никак не выведу окаянных… Выпить бы малость, а? Ты как насчет этого?

– Да я не против, но… тебе-то можно?

– Чепуха. Все можно. Как раз сейчас-то и можно. И нужно… Давай так… Тут под боком прекрасное злачное место есть. Хотя… – он недоверчиво покосился на Дмитрия. – Возможно, ты брезгуешь подобными заведениями… Это элементарная забегаловка.

– Не брезгую, – спокойно отрезал Дмитрий.

– Ну и великолепно, – оживился Семеныч. – Я лично предпочитаю такие заведения всякому там модерну. Здесь народ попроще. Да и почестнее. Правда, есть и жалкая, отвратительная грязь. Но кто знает, где ее больше. Среди модерна-то жулья всякого, снобствующих бездельников, развратников – несть числа; они там срывают цветочки жизни…. А сюда приходят не столько безмятежно поразвлекаться, сколько поговорить по душам или помолчать за стаканом вина. Здесь, между прочим, и обретается основной контингент тех, кто пишет нам жалобы. А знать клиента в лицо – сам понимаешь…

Они вышли на улицу.

– Как к Щеглову-то съездил? – спросил Семеныч.

– А-а… мало хорошего, – отмахнулся Дмитрий. Рассказал ему вкратце о командировке.

– Ну вот, а ты говоришь, мало хорошего, – сказал Семеныч весело. – По крайней мере получил представление, что жизнь кое в чем не согласна с теми требованиями, которые предъявляет ей наша газета, она не влезает в узкие газетные рамки. Это же очень полезно усвоить, от этого же умнеют.

– Так если бы… – кисло возразил Дмитрий. – Написать бы как есть, что видел, слышал, да ведь зарубят.

– Зарубят. Это как пить дать, – согласился Семеныч. – Можно, конечно, потолковать с Самодержцем, попробовать убедить, соблазнить интересной темой… По-моему, он вообще-то мужик неплохой, но, увы, – не нашего поля ягода. Другими категориями мыслит. Стаж административной работы у него не малый, но в журналистике не силен. Он и планерки-то иногда ведет, будто закрытые чиновничьи сходки, и материалы в газету отбирает по принципу: все, что мы знаем, должно остаться между нами, а вот это – что ж, это можно и опубликовать, в этом ничего особенного нет. Да тут еще Клюшин его с толку сбивает. Пасется в кабинете, напевает свое, а он и развесил уши, внимает. Сумел прохиндей внушить ему, что он первое перо в редакции.

– То-то и оно, – вздохнул Дмитрий. – Так что придется, видимо, по итогам поездки к Щеглову выруливать на чушь, заказанную кем-то в администрации.

– Валяй, ври, – равнодушно сказал Семеныч. – Не ты первый. История тебя простит. Врут не только газетчики.

…На бойком месте, между супермаркетом, небольшим сквером с массой укромных уголков и трамвайным кольцом, где никогда не бывает пусто, приютилась современная избушка на курьих ножках – из нескольких панелей с наполнителем и широченными окнами с трех сторон. Обстановка – более чем демократичная. В тягучих волнах синевато-сизого чада за стойкой колыхалась белокурая, синеокая, улыбчивая особа трудноохватываемого объема с широкими золотыми кольцами на пальцах. Она то и дело протягивала наполненные стаканы оживленно балаганящей разношерстной клиентуре: степенным, наглаженным мужчинам с печатью уверенности, достоинства на лицах, крепким, проворным парням с длинными патлами, замызганным типам, хмуро взирающим на публику остекленело-красными глазами на опухших физиономиях.