– Ну сам посуди, – в тон ему ответил Дмитрий, – может ли администрация иметь точную картину событий и прочего, если будет располагать информацией таких специалистов, как ты, которые при составлении справок учитывают, кто с кем находится в родстве?

– Я справок губернатору не даю, – отрезал Трошкин. – Я только пописываю статейки на основании информации его аппарата. Играю в кон.

– Как бы не так. Каждая твоя статеечка в кон – это справка о том, что ложная информация, которой располагает администрация, правдива. Ты заявляешь об этом публично, на всю область и тем самым ставишь на ложной информации жирную печать: «Верно. Обжалованию не подлежит».

– Да кончай ты… – раздраженно махнул рукой Трошкин.

– Что «кончай»?

– Блефовать кончай. Как и я, и все мы, ничего ты из себя не представляешь. И нечего из себя корчить святошу, радетеля за правду-матку. Даже если бы ты и был им, радетелем, то все равно у тебя был бы только один вариант распорядиться этой добродетелью – оставить ее при себе.

– Хм… – обличаешь вот, маски срываешь… Но трудно, знаешь, если вообще возможно, ждать порядочности от того, кто уверовал в пансвинизм. Ведь если исповедуешь его, если убежден, что всякий встречный-поперечный только тем и озабочен, чтобы выхватить себе жирный кусок, то так легко оправдать любую пакость собственного производства.

– О, боже, сохрани его и помилуй! – задергался Трошкин в беззвучном истерическом смехе. – Ну что ты размахиваешь своей чистоплотностью?! Ты такой же моральный и интеллектуальный евнух, как и… Тебе вырезали яйца уже при поступлении в нашу досточтимую фирму. Работать здесь – это уже значит быть кастратом, ты, считай, по собственной доброй воле заключил договор на самооскопление. Или ты этого не понимаешь?.. Да нет же, не поверю, не такой уж ты глупый парень.

– Увы, Трошкин, глупый я. Глупый, хотя и кое-что понимаю. Ты вот сообразил: плетью обуха не перешибешь и сунул плеть за голенище – целей будет. А я все никак не возьму в толк: почему это – не перешибешь? Мне все кажется, видишь ли… потому и королят разные там новые хозяева жизни, что у их ног пресмыкается всякая хитромудрая мелочь.

– Опять знакомые мотивы, – усмехнувшись, скучливо покачал головой Трошкин. – Бороться и искать, найти и не сдаваться… Ну, а ради чего это – бороться и искать? Ради чего упираться, жертвовать собой или хотя бы какими-то удобствами, благополучием? Ради всеобщего счастья? Но это утопия. Что ты упираешься, Седов? Ну как пионер желторотый… Мы же это уже проходили – пытались наперекор всем издревле установленным мировым порядкам бороться за равное счастье для всех, но убедились, что это блажь, и вернулись на круги своя. Стали, как все, мирно строить капитализм.

– Ну, во-первых, не все и не как все, – отрезал Дмитрий. – Во-вторых, похоже, все-таки сильно поторопились, и потому получилось через пень-колоду. А в-третьих, и у капитализма бывает человеческое лицо.

– Да не суждено людям быть счастливыми. Никогда. Они обречены на каторжную, до скончания века борьбу с природой, с себе подобными, с самими собой. Кто-то, какая-то часть в каждый определенный момент живет безбедно, остальные бедствуют, так или иначе бедствуют. Счастливого человечества нет и быть не может. Это не предусмотрено самой его сущностью, его природой. Тому в истории мы тьмы примеров сыщем. Ну вот, скажем… Сколько отчаянных голов билось за эмансипацию женщин, и что же? Мы решили эту проблему – уравняли полностью в правах прекрасный пол с сильным, но наши дамы стонут теперь от двойного бремени, разрываются между так называемой общественно-полезной деятельностью и домом, между работой и пресловутыми тремя К. В итоге они плюнули на дом: детей рожать не хотят, щи варить – тоже. Зато научились хлестать водку, курить, ругаться, травить скабрезные анекдоты. И теперь застонали мужчины: куда подевалась прекрасная половина, где милые, заботливые, ласковые дамы?.. Мы, люди, рвались к технике, к машинам, чтобы они облегчили нашу участь, – и дооблегчались: теперь нас медленно, но верно убивает гиподинамия, от которой мы пытаемся спастись бегом трусцой, потому что уже не в состоянии задать резвого стрекача, пуститься в галоп. Мы стремились к богатству, изобилию – и загадили окружающую среду настолько, что нам скоро негде будет жить. Мы одолели чуму, холеру и прочие напасти, но нас душат теперь бесконечно меняющий обличья грипп, рак, болезни сердца, разные там язвы – их не перечесть. Мы остервенело били домострой, ратовали за свободу брака, а получили свободу нравов. А сейчас уже мало свободы нравов – подавай сексуальную свободу во всех ее вариантах и побочных эффектах. Ну, и так далее и тому подобное. Какая, выходит, разница – что спартанские условия, что оранжерейные – результат тот же. Так стоит ли за что-то там бороться, тщиться сделать человеческое существование безбедным и счастливым? Может, волчьи условия – это даже лучше для него, для человека – повысят приспособляемость к неблагоприятным факторам окружающей среды? – язвительно скривился Трошкин.