Атенаиса ждала меня с нетерпением.

– Нас отпустят? – тихо молвила она чересчур бледными губами, давно потерявшими краски молодости.

– Вряд ли, – потрясенная до глубины души тем, что в карающей организации работает мой родной дед, я без сил упала на жесткое ложе.

Маркизу на допрос не вызвали. Ближе к обеду открылась дверь, и зашел веселый Берия. Он прислонился к стене и заговорил своим хриплым, с кавказским акцентом, голосом:

– Могу освободить обворожительных девушек, но с одним условием: вы станете моими любовницами.

– Согласна, сударь, – проворно вскакивая с нар, оживилась Атенаиса.

Да уж, фаворитка – она везде фаворитка!

– А вы, Алиса Смирнова? Или Лазарева? – хитро прищурился министр внутренних дел.

– Нет, ни за что! – чувствуя тошноту от одного только вида Героя Советского Союза, возмущенно отчеканила я.

– В таком случае, счастливо оставаться, генацвале! – хихикнул Лаврентий Павлович.

Он подхватил под локоть ликующую француженку и торжественно вывел ее из темницы. Отчаянно помахав руками, я поняла, что пропала. Мадим не прилетит, чтобы спасти бывшую возлюбленную, Карлос понятия не имеет, где его несчастная подруга.

В камере с прохудившегося бачка в облезлый унитаз капала вода, за окном звенело лето и переливалось всеми цветами радуги, а я находилась в вакууме между этим бачком и этим летом – в гордом одиночестве.

Темнело. Внезапно, на фоне полнейшей тишины в замочной скважине повернулся ключ. Крадущейся походкой дикой кошки прошагал к нарам высокий человек в военной одежде. Полумрак скрывал его лицо.

– Алиса, – проговорил он, присаживаясь на самый краешек драного тюфяка, – вот, не смог спокойно уйти домой. Что-то знакомое и родное есть в твоем лице, что-то заставляет сжиматься сердце. Кто ты?

– Ваша внучка, гражданин Лазарев, – слизывая непрошеные слезы со своих губ, всхлипнула я.

– «Дочка» моего шестнадцатилетнего Мишки тоже сбежала из психушки? – осуждающе покачал головой дед.

– Мне рассказывала бабушка Ольга Дмитриевна, что жила с мужем в Москве, и работал ее супруг в органах…, – вспоминая любимую бабулю, мечтательно произнесла я.

– Так он защищал социалистическую Родину, – вздрогнул невозмутимый пращур.

– Убивая невиновных? – язвительно уточнила я.

– Шпионов и ярых контрреволюционеров ты называешь невиновными?

– Оглянитесь вокруг, – набравшись духу, я пристально посмотрела в его честные, ничего не понимающие глаза. – Вы воюете с обычными людьми! Второго моего дедушку, Антона Трофимовича, в тридцать седьмом году расстреляли без суда и следствия, как врага народа, оставив мамину маму, Наталью Васильевну, с тремя дочерьми и сыном без средств к существованию. А потом, когда дети «врага народа» прошли все муки ада на советской земле, «шпиона» и «контрреволюционера» реабилитировали. Посмертно. Это сделали вы, ваша любимая «народная» власть.

– Мы дали пролетариату и крестьянству хлеб, кров, свободу и равенство! – передернул плечами гражданин начальник.

– Антон Трофимович не принадлежал к дворянству! – горячо продолжила я. – А если говорить о равенстве и продуктах питания….

– Ты опасна для Советской Власти! – простонал любимый дедуля.

– Пожалуйста, стреляйте! – с горечью заявила я. – Если вы смогли засадить за решетку Калинину, Буденную, Молотову….

– Замолчи, – косясь на железную дверь, жалобно попросил Андрей Иванович. – Лучше расскажи о себе.

– Наши бедные родители не имели отцов, а потому папа с мамой не получили приличного образования, – думая о нищете, преследующей мое детство, тяжело вздохнула я. – А у нас с Жанкой не было бабушек и дедушек.