Простой смертный – это я. Скромный студент медицинского вуза, которому по счастливой случайности роман «У последней черты» удалось прочесть лишь осенью 1982 года (через три года после выхода в «Современнике»). В тот год я уже был слушателем десантного взвода военно-медицинского факультета Томского мединститута. В то время в славном городе Томске из вчерашних обычных студентов, приезжавших из разных медвузов страны (я, к примеру, перевёлся из Ижевска), ковались доблестные кадры военных медиков. Так вот, у одного моего приятеля появилась девчонка-библиотекарша. Она-то, эта веснушчатая недотрога в роговых очках, с радостью дала нам почитать искомые номера «Современника» (хотя, сказать по правде, об этом журнале мечтал лишь я, а Вовчик (мой дружок) увлекался более доступными вещами).

А потом начался процесс прочтения. Никогда – ни до, ни после, – мне не приходилось что-либо читать с таким упоением! Это было некое читательское остервенение. Каждый номер читали по трое человек: один, который держал журнал, находился в центре, двое – по бокам. Вечером истрёпанные журналы уже ждала следующая тройка; а ночью «Современник» оказывался в распоряжении нашего главного книгочея – семипалатинца Костика, предпочитавшего читать исключительно по ночам. Со стороны всё это походило на какое-то сумасшествие: тройки, приоткрыв рты, читали в перерывах между занятиями; в очереди в буфет и в столовку; само собой – на лекциях; и конечно – во время самоподготовки.

Мы читали о Распутине. Слышал ли кто-нибудь тогда из нас о нём? Слышал. Что-то там у Ленина, писавшем про «разврат царской шайки с чудовищем Распутиным во главе». Этот самый Распутин являлся для нас, вчерашних советских школьников, чем-то вроде Урфина Джюса из известной сказки – ужасного, кровавого и отвратительно-развратного. Впрочем, о последнем качестве Урфина мы могли только фантазировать, хотя воображения явно не хватало.

И вдруг – нате вам на блюдечке с голубой каёмочкой: пикулевский Распутин во всей красе и ярких подробностях! В читаемое не верилось. Голова с трудом вмещала познаваемое. С каждым днём мы вместе с Пикулем и его главным героем всё глубже и глубже погружались в «омут разврата» и «грязного дореволюционного бытия». И понимали: виноват в нашем нравственном падении не писатель, а его чудовищный герой – старец Григорий Распутин. А тот на страницах журнала вытворял чёрт-те что: выпив с утра тазик мадеры, мчался чуть ли не с десятком «дам полусвета» в баню. А по пути в эту самую баню прихватывал (сойти с ума!) ещё какую-то нищенку… После бани – ресторан; потом – второй и третий; и вновь всё то же – вино тазами и толпы возбуждённых дам… Во время прочтения жадное воображение рисовало картины сумасшедших оргий, о которых, впрочем, мы не имели никакого понятия. Тем не менее само название журнала («Наш современник») подтверждало, что мы занимались, в общем-то, вполне легальным чтивом, а не перелистыванием липких страниц омерзительного самиздата. Так что роман нам до безумия нравился, причём не только своими интимными сценами – он был ещё и очень познавателен.

Но, как известно, не бывает удовольствия без наказания, ибо за всё надо платить. Однажды нас застукали. Увлекшись на одной из лекций чтением, мы, что называется, подставились. Лекцию читал вредный полковник, фамилия которого за давностью лет в памяти окончательно стёрлась, хотя осталось другое – его прозвище: Антибиотик. Он-то нас и застукал. И, как следовало ожидать, отобрал наши журналы. Произошедшее явилось для меня подлинной катастрофой! Во-первых, в тот момент мы зачитывались самым интересным – как готовилось покушение на «старца» (в этом Валентин Пикуль явно преуспел). А во-вторых (и это было самым неприятным), мне эти разнесчастные журналы через день нужно было срочно возвращать. Тем более что Вовчик, готовясь к очередному свиданию с очкастой, напирал: где журналы?!