Через мою исповедь, я проведу тебя к сумеркам моего земного существования, не только чтобы поделиться с тобой последним полотном моих дней, но и чтобы показать тебе тень, которая останеться после моего ухода, туда, где конец и начало сливаются воедино.

Это должен был быть радостный день празднований в честь дня рождения моей любимой сестры Генриетты, в её доме, в Эшториле. Мое тело, однако, выбрало именно этот день, чтобы напомнить мне о своей хрупкости, своей уязвимости. Бессонная ночь и разрушительное утомление приковали меня к Лиссабону, далеко от празднований, заперев меня в тихом коконе моего внутреннего существования.

Надеясь компенсировать моё отсутствие, я написал телеграмму для сестры, полную пожеланий и извинений. Но, как перо, унесённое ветром, она испарилась, оставив только тревогу моей семьи в качестве эха на моё молчание.

В интимной тиши моего горя я искал убежище в «Martinhoda Arcada», в привычном кафе, где выпивая, мечтая и сочиняя, я провел так много часов.

В знакомых уголках этого места, среди гула голосов и звона винных бокалов, я встречаю своего товарища и друга Жозе Собрала де Альмада Негрейруша. Когда он меня видит, следы беспокойства исчезают с его лица, но он не может полностью скрыть свою тревогу. Он заметил мою бледность, замедленность моих движений и мои опущенные веки, отягощенные усталостью.

"Альмада, – говорю я, кладя руку ему на плечо,– сегодня я не в лучшей форме. Похоже, сон меня избегает, а усталость преследует."

Он кивает, беспокойство читается в его глазах: "Фернандо, ты бледнее листа бумаги. Может, тебе стоит показаться врачу?"

Я мотаю головой: "Не нужно. Нет ничего, чего бы не могла решить хорошая книга и агуарденте ." Я делаю паузу, прежде чем спросить: "Ты прочитал последний манускрипт, который я тебе дал?"

Альмада улыбается, его выражение принимает почтенный вид: "Я прочёл его, Фернандо. Это блестяще! Твое перо танцует по бумаге как никакое другое. Но сегодня меня больше интересует твое здоровье."

Послеобеденное время мы провели в разговорах о поэзии, об искусстве, о жизни, но беспокойство моего друга так полностью и не исчезает. Его взгляд блуждает по моему бледному лицу, фиксирует мою дрожащую руку, в которой я держу стакан.

Я слабо улыбаюсь в ответ: "Не волнуйся, Альмада. Даже в моём одиночестве я никогда не забываю о своих друзьях." Говоря это, я произношу тост за его здоровье, а он – за моё.

И так мы проводим время, среди шума кафе, в соучастной уютности нашей дружбы, осознавая тяжесть часа и тень болезни, которая следует за мной. И, несмотря на всё, мы находим радость в обмене идеями, в нашей дружбе и в любви к искусству, которое нас объединяет.

Перед уходом Альмада строго говорит мне : "Фернандо, заботься о себе. Ты дорог нам всем. Не забывай о нас в своих одиноких блужданиях."

*

Мой друг Гаспар Симоэш пришёл, когда день медленно отступал, уступая место ночи. Мы были одни в этом кафе, погружённом в сумерки.

"Фернандо," – начал он с серьёзным выражением лица, как будто он был в курсе моего тяжёлого состояния, – я слышал, что ты плохо себя чувствуешь. Это правда?" Его испытывающий взгляд искал во мне подтверждения своих опасений.

С усталым вздохом я кивнул: "Я истощён, Гаспар. Кажется, моё тело больше не может идти в ногу с разумом." Возможно, я выдал больше тревоги, чем хотел бы, так как его выражение лица смягчилось, а глаза наполнились сочувствием.

"И всё же, – продолжил он, -ты всё ещё здесь, в этом кафе, в кругу друзей и книг. Это то, что ты любишь, не так ли?" Он изобразил улыбку, словно подбадривая меня увидеть что-то позитивное.