– Ты отсканировал это? Отойди-ка… хочу увеличить.

– Зачем?

– Да так… интересно стало.

А Настя-то сейчас просто засияла бы. Пальцы Юрика выбили дробь по пластику столешницы. Гарик с удивлением посмотрел на него поверх очков.

Он пишет сны. Ну конечно. И тогда, на пороге убогой съёмной квартирки, глядя на тщедушного Гарика сверху вниз, он сразу поверил. Поверил даже не в Гарика, не в его способности и, конечно уж, не в то, что Настя привела его сюда по доброте и бескорыстности. Он поверил в чудо. Впервые в жизни он стоял не просто на пороге чужого дома. Там, за расшатанной дверной коробкой дремало нечто такое, о чём рассудительный и деловой Юрик когда-то знал, но забыл напрочь, бесповоротно – лет примерно в шесть, когда понял, что Дед Мороз – это переодетая воспитательница.

– Этого не может быть, – сказал он тогда.

Сам себе сказал. Но Настя только довольно улыбнулась – она-то знала.

В тот свой первый раз Юрик летал. Собственно, у Гарика тогда был небольшой выбор инструментария – наиболее часто повторяющиеся мотивы: полёт, погоня (причём, убегаешь ты, сам себе нечаянно создавая преследователей), кошмары двух видов (на них мало кто вёлся – так себе были, без особой фантазии) и свидание с тремя персонажами на выбор. Юрик сразу выбрал полёт. И что-то внутри радостно затрепетало – вот сейчас свершится, всё будет, будет… наконец-то.

Он летал осмысленно и самозабвенно. Вот ведь какая штука – он всегда знал, как это делается. Сначала идёшь, ступая неспешно, осторожно, как по первому осеннему ледку. Потом, понимая, что твердь земная выдержит твой вес, шагаешь смелее, ставишь ногу всё крепче, и вот сила твоя и сила земли соединяются, дополняют друг друга, и ты понимаешь, что шагаешь уже не по земле, а по воздуху. А эта крошечная прослойка воздуха под стопами… как победа над всеми силами сразу. Юрик шагал по воздуху, поднимаясь всё выше и выше. Потом пришло осознание – незачем глупо перебирать ногами. Он, Юрик, сам себе хозяин, он силён и свободен, он сливается с ветром и светом, под его ногами колышутся верхушки вековых сосен и проплывают зелёные холмы. Юрик ликовал. Он был беспредельно счастлив. А когда он вдосталь, до одури налетался, пришло внезапное спокойствие, похожее на усталость после бурной ночи. Он видел догорающий закат над горизонтом, таинственные лесные массивы, позолоту извитой реки, прямые стрелы дорог и шпили диковинных башен. От такой красоты замирало сердце. Вот оно – настоящее, а всё остальное – пыль да суета. И Юрик – преображённый, преисполненный мудрости и смирения – медленно спустился на нежнейшую траву, прямо в центр поляны, окружённой исполинскими золотыми деревьями…

– Где она? – спросил он сразу после пробуждения.

– Ушла, – равнодушно ответил Гарик.

Он сидел в кресле и совершенно буднично листал книгу.

– Да что ты говоришь! Быть такого не может.

– Сказала, что уходит навсегда. Это она не врёт, кстати.

Юрик встряхнулся и сел.

– А ты-то почём знаешь? А.. вижу, знаешь… Не первый раз таких чудиков приводит, правда?

Гарик неопределённо пожал плечами, почесал лоб и кивнул.

– И сколько с меня?

Гарик снова пожал плечами.

– Нисколько. Не знаю.

Юрик удивился.

– В смысле? Это что… типа искусство ради искусства?

Гарик только молча страницу перевернул.

– Знаешь что? Так не пойдёт.

И пошло по-другому, как Юрик захотел.

А теперь перед Юриком лежали лоскутки чужого чуда. Лоскутки деловито сшивались, полотно росло… и это пугало.

Он медленно повернул послушное колёсико мыши. Картинка увеличилась. Блёклые краски некачественного изображения расползлись, черты размылись. Какого цвета глаза, где теряются брови – не понять. Просто лицо.