Надо работать…

В первый час проверка и обработка данных требовали усилий, но понемногу он вошел в ритм. Вводил статистику, выводил корреляции, вписывал все это в большой график для последующего метаанализа и чувствовал, что мало-помалу расслабляется. С катализаторами он был как дома – больше, чем дома, и они, как ничто в его жизни, подчинялись его власти. Сосредоточившись на привычном деле, измученный Дэвид впал в подобие транса. Он перестал ощущать ход времени. Под конец он не знал, провел здесь минуты или часы. Готов был поверить и в то и в другое. И не додумался заглянуть в терминал, пока не вернулся домой.

Его ждали четыре новых сообщения, но не от Лили. Первое – с поправками к лабораторному расписанию, два с геймерского форума, на который он подписался, хотя почти не играл. А последнее от центрального управления занятости в Солтоне, в верхнем университете. Он щелкнул по нему, и голова стала легкой, как воздушный шарик.

Он вышел в большую комнату. Отец и мать сидели перед монитором, ровно на таком расстоянии, чтобы не соприкасаться бедрами. На экране серьезно разглагольствовал немолодой мужчина. «Марсианский проект – не просто самое масштабное предприятие в человеческой истории. Наш общий долг перед угрозой с Земли…»

– Что такое? – спросил отец.

Дэвид поднял ручной терминал, словно это все объясняло. И только увидев, что они не понимают, заговорил. Как издалека услышал свой голос.

– Пришло распределение, – сказал он. – В разработчики.

Отец охнул, вскочил, чуть не опрокинув диванчик. Чувствуя, как отцовские руки обнимают его и подбрасывают под потолок, видя, как мать роняет в ладони счастливые слезы, Дэвид только и смог подумать: «Я должен радоваться».

Все теперь переменилось – и осталось прежним. Он двигался к распределению последние пять секций – или, если взглянуть иначе, всю свою жизнь. Он знал, что будет, – все знали, – но все равно известие его ошеломило. Застало врасплох. Все, о чем не стоило думать, потому что это будет потом, – теперь надо было делать сейчас. Запрашивать место в общежитии верхнего университета, подгонять долгосрочные эксперименты, которые Дэвид вел под руководством мистера Ока, чтобы новый старший, занявший его место, завершил их, и собираться, докупать, что будет нужно в ближайшие месяцы, выезжать из своей комнаты, из дома, впервые в жизни расставаться с семьей. И то изводиться нетерпением – то бояться до дрожи.

Он видел, что с родителями происходит то же самое. Мать все плакала, улыбаясь сквозь слезы, а отец вздумал посидеть с ним, пока Дэвид заполнял бланки, и запросил отпуск, чтобы через месяцы поехать с сыном в Солтон и помочь обустроиться, и принес ему кофе с сэндвичем. Дэвид проделал все, что полагалось: добился оценок, заслужил внимание и положение, достойные высшего из возможных распределений, а в награду лишился еще толики свободы. Родители как будто вдруг осознали, что он здесь не навсегда, и окружили его любовью, как полицейским оцеплением, – от нее некуда было деться. Он не мог ни отправиться на поиски Лили, ни даже вызвать ее по связи. И только тетя Бобби вела себя как раньше – она сохранила прежние странные и немного назойливые привычки: смотрела новости, таскала гантели.

Через три дня после письма Дэвид собрался в нижний университет поговорить о переводе с мистером Оком. Отец навязался с ним. Папа высоко держал голову и сиял так, будто это его ждало важное событие. Они вместе поднялись по лестнице в общий зал – у Дэвида голова совсем ушла в плечи. Здесь сосредоточился его мир – его друзья и враги, люди, которые знали его таким, как есть, – а папе здесь было не место. Стефан кивнул, но подходить не стал. Девочка, которая в прошлом году брала у него статистику попользоваться, хмуро взглянула на вышагивающего рядом с Дэвидом отца. Все понимали, что не стоило ему сюда приходить, и держались на расстоянии. Все здесь тоже вели двойную жизнь и не считали нужным смешивать одну с другой. Все понимали.