– Вряд ли, – спокойно ответил Гарри. – Он молодец среди овец, а против молодца и сам овца.

Куинна это, похоже, не убедило.

Гарри не пришлось долго ждать, чтобы доказать свою правоту. Едва погас свет, дверь камеры распахнулась и вошел Хесслер, помахивая дубинкой.

– Куинн, вышел быстро, – скомандовал он, не сводя глаз с Гарри. Как только ирландец выскочил вон, Хесслер закрыл дверь и произнес:

– Весь день я ждал этого, Брэдшо. Сейчас ты узнаешь, сколько костей в твоем теле.

– Сомневаюсь, мистер Хесслер, – ответил Гарри, глазом не моргнув.

– И что же, по-твоему, мне помешает? – спросил Хесслер, наступая. – На этот раз начальник далеко и тебя не спасет.

– Начальник мне и не нужен, – ответил Гарри. – Во всяком случае, пока не началось рассмотрение вашей кандидатуры на повышение, – добавил он, встречаясь с Хесслером взглядом. – Меня с высокой достоверностью проинформировали, что в следующий вторник в два часа дня вы предстанете перед советом.

– И что? – Хесслер был уже в полушаге от Гарри.

– Вы явно забыли, что я и сам выступлю на этом совете в десять утра. Там могут полюбопытствовать, откуда столько переломов после того, как заключенный отважился говорить с начальником.

Хесслер врезал дубинкой по краю койки в считаных дюймах от лица Гарри, но тот не отступил.

– Конечно, – продолжил Гарри, – вам, может быть, хочется навсегда остаться дежурным по корпусу. Но это вряд ли, поскольку даже вы не способны так глупо лишиться шанса на повышение.

Хесслер снова поднял дубинку, но помедлил в нерешительности, когда Гарри взял с подушки толстую тетрадь.

– Мистер Хесслер, я составил подробный список норм и положений, которые вы нарушили за минувший месяц. Иные – не единожды. Уверяю вас, совет найдет это чтение интересным. Нынешним вечером я добавлю еще два ваших опрометчивых шага: пребывание наедине с заключенным при закрытой камерной двери, статья четыре-один-девять, и угрозу физической расправой, когда тот не может себя защитить, статья четыре-один-два. – (Хесслер отступил на шаг назад.) – Но я уверен, что когда речь пойдет о вашем повышении, то членов правления особо заинтересует, почему вы так скоро оставили военно-морской флот. – (Кровь отхлынула от лица Хесслера.) – А виноват был, конечно, не провал на экзамене.

– Кто настучал? – еле слышно спросил Хесслер.

– Один из членов вашего экипажа, который имел несчастье очутиться здесь. Вы убедили его молчать, устроив на должность помощника библиотекаря. Я ожидаю не меньшего.

Гарри вручил свой месячный отчет Хесслеру, немного помедлив, дабы офицер усвоил его последние слова, и только потом добавил:

– Я буду помалкивать весь срок, если вы не дадите мне повода заговорить. И если вы хоть пальцем меня тронете, я постараюсь, чтобы вас вышвырнули из тюрьмы еще быстрее, чем с флота. Понятно изложил? – (Хесслер кивнул, но ничего не ответил.) – Это не все. Если вы вздумаете тиранить других горемык из новеньких, то все ставки отменяются. А теперь убирайтесь из моей камеры.

В девять утра его первого библиотечного дня Ллойд встал поприветствовать Гарри, и тот понял, что прежде видел этого человека только сидящим. Ллойд оказался крупнее, чем он думал, – много выше шести футов. Несмотря на нездоровое тюремное питание, Ллойд пребывал в хорошей форме и был одним из немногих заключенных, которые каждое утро брились. Черными как смоль волосами, зачесанными назад, он больше напоминал стареющего актера и любимчика женщин, чем преступника, отбывающего пятилетний срок за мошенничество. Куинн не знал обстоятельств его дела, а значит, всей правды не знал и никто, кроме начальника тюрьмы. А тюремное правило было простым: если заключенный сам не рассказывал, за что сидит, его и не спрашивали.